Алексей Слаповский - Они

— И только рыпнись! — закричал издали Чекмарь. — Я это все в милицию сдам, а появишься, и тебя сдам! Пусть спросят, откуда у тебя такие деньги! Ворюга!

Килил побрел к дому, лег и до вечера лежал без движения, не ел и не пил. Придумывал, что сделает со стариком. Планы были разные. Например: пойти на полигон и попробовать найти автомат. Патроны-то уже есть. Прийти с автоматом к старику: ты хотел денег? — получай! И в живот ему. Чтобы кишки наружу вывалились. Но автомат вряд ли получится найти. Надо сделать что-то самодельное. Тоже не получится, нет инструментов, да Килил и не знает, как. Обидно, патроны есть, а выстрелить нечем. Стрелять даже и не обязательно, лишь бы напугать и заставить вернуть деньги. Если прийти без оружия, старик не отдаст. Он спрятал их, наверно, где-нибудь. И с пацанами поделился: когда много — не жалко.

Чем дольше Килил думал, тем отчетливей понимал: денег не вернуть. А жить тут без денег не получится. И не дадут. В самом деле милицию позвать могут.

Под вечер он начал готовиться к тому, что задумал в итоге своих размышлений. Он назвал это — прощальный салют. Взял банку с керосином, изорвал на тряпки старую простыню, обломил у лопаты черенок, чтобы было легче ее нести.

Вышел к дому Чекмаря. Там был тихо. Килил посидел полчаса, подождал. Потом осторожно открыл дверь, проник в дом. Так и есть: Чекмарь храпит на постели. Рядом какая-то тетка. На полу, на подоконнике, везде — бутылки, палки колбасы, сыр целыми кругами, бананы, апельсины, хлеб... Килил набрал полный рюкзак: пригодится в дороге. Подумав, сунул туда еще несколько бутылок водки. Вышел, притворил дверь, приставил к ней крепкую доску. Обогнул дом. Из двух окон одно заколочено, второе со ставнями, облезлыми, но целыми. Сейчас будет очень весело: он начнет окунать тряпки в керосин, класть на лопату, поджигать и кидать в дом. Во все места, чтобы сразу везде загорелось. А после этого кинет туда патроны, закроет ставни и подопрет, чтобы не вылезти. Жалко, не увидит, как старик, весь в огне, будет метаться по комнате. А со всех сторон выстрелы. В кино такие картинки очень хорошо смотрятся.

Килил поджег первую тряпку и швырнул в окно. И вдруг там что-то метнулось живое. Килил вгляделся. Маленький котенок, рыже-полосатый, с большим животом (обожрался, наверно), ковылял от огня на дрожащих ножках, оглядывался и широко разевал рот, протяжно, но негромко мяукая.

— Тьфу ты, дурак! — сказал Килил и полез в дом. Схватил котенка, который царапался, не понимая своего спасения, вылез обратно. Отпустил котенка, тот шмыгнул в кусты. А тряпка меж тем потухла. Должно быть, керосин плохой, старый, подумал Килил.

И у него как-то сразу пропала охота поджигать и кидать. Не жаль старика, ничуть не жаль, но как-то вдруг ясно стало: никакой нет разницы от того, сгорит ли он, останется ли жив. Ну, сгорит. Вряд ли даже проснется спьяну. И будет мертвый, и не почувствует наказания, а раз не почувствует, то зачем и наказывать?

И Килил пошел от дома к станции.

Дошел, сел на железную лавку. Стал ждать.

Вот промчался пассажирский поезд, не останавливаясь.

А следующий остановился.

Килил спросил у человека в фуражке с зеленым околышем и в оранжевом жилете, который стоял на перроне, составленном из выщербленных бетонных плит:

— А это куда поезд?

Человек посмотрел на него и ответил не сразу, будто решая, достоин ли общения столь мелкий и несерьезный собеседник. Но какое-то общение лучше, чем никакого. И он нехотя сказал:

— Это не поезд, а электричка. На Ртищево.

— А это... — Килил осекся. Он хотел сказать «в сторону Москвы», но побоялся скартавить и оставить о себе ненужную память. — Это туда, где дальше Москва?

— Дальше там всё, — сказал скучный работник железной дороги.

— Нет, а Москва?

— И Москва.

Килил отошел от него и через несколько вагонов, оглянувшись, юркнул в дверь, которая сразу же после этого закрылась. Повезло.

В вагоне было всего несколько пассажиров. Килил сел на лавку, достал из пакета колбасу и хлеб, стал есть. Потом устроился поудобней и закрыл глаза.

Его разбудили толчок и голос. Контролер. Мужчина лет от тридцати до пятидесяти (Килил никак не научится разбираться в возрасте), по лицу видно — пьющий (это, в отличие от возраста, Килил угадывает безошибочно).

— Билетик покажем или как? — поинтересовался контролер.

— Ага, покажем! — сердито сказал Килил. — Отец, сволочь, напился, меня посадил, а сам отстал! И водку даже оставил! — он вынул из рюкзака бутылку, протянул контролеру. — Можете взять в счет билета, мне не надо!

Контролер молча взял бутылку и пошел дальше. А сзади послышался старушечий голос:

— Вот чего отцы с детями делают, бросают где попало! А ты, сынок, все-таки не надо, сволочем его не называй, нехорошо. Он все-таки отец!

Килил не посмотрел в сторону старухи, задремал.

Но дремать долго не пришлось: электричка доехала до конечного пункта очень быстро.

Килил бродил у вокзала города Ртищева, который оказался похожим на настоящий город, только небольшой. Как какой-нибудь, к примеру, подмосковный Подольск, где он был с матерью у ее знакомой, но дома здесь поменьше.

Подошел и остановился пассажирский поезд «Махачкала-Москва». Из него вышли пассажиры: размяться по вечерней прохладе. Бегали тетки с сумками и кричали: «А вот пиво холодное, пиво, пиво! Пирожки домашние, угощаемся! Вобла, вобла! Пиво холодное, пиво берем!»

Килил тоже закричал: «Пиво, пиво!» — и пошел с этим криком в вагон.

Шел по коридору, из одного купе высунулся заспанный и растрепанный дядька.

— Пацан, иди сюда!

Килил подошел.

— Сколько у тебя?

— Не спрашивай, бери все! — послышался из купе пьяный вялый голос.

— Вообще-то у меня водка, — сказал Килил. — Отец отстал, гад, а я даже не знаю, как уехать. И закуска есть.

— Ангел! — умилился пассажир. — Заходи!

Килил вошел. В купе было только две постели. На второй лежал мужчина с очень большим животом, скрестив на нем руки.

— Мит Митрич! — крикнул ему попутчик. — Ангел явился, воскресни!

Мужчина с животом медленно поднялся и, увидев водку, застонал и сказал:

— Я не выдержу, Леша!

Но пить не отказался.

А Килил, не откладывая, начал жалобно рассказывать о своей несчастной жизни, о пьющем отце, об умершей матери и о единственной родственнице тете Оле, живущей в Москве.

Мужчины сочувствовали, но вскоре начали выяснять между собой отношения.

— Спать пора, — сказал Мит Митрич. — В одиннадцать мы в Москве, а в час я уже в министерстве должен быть. Ты представляешь?

— А мне в час дома быть, это еще хуже! — весело ответил Леша.

— Шутки ему!

— Чего ты ворчишь? Хочешь спать — спи!

— Поехал я с тобой на свою голову. Один бы ехал себе и ехал спокойно. Пью сутки без просыпу.