Алексей Слаповский - Они

— Я сам! — ответил М. М.

— Чего сам?

— Снимаю городские виды. Я фотограф-любитель.

— Любитель? А мы профессионалы, понял?

— Чего вы боитесь? — попробовал, пользуясь случаем, выяснить М. М. — У вас стоянка в неположенном месте? Или деньги неправильно берете?

Невидимый человек, не ответив, выхватил фотоаппарат, открыл и обнаружил, что пленки там нет. Озадаченный, он спросил:

— Это что за шутки? На понт берем? Тебя кто послал, я спрашиваю?

— Сам я! Отпустите, я милицию позову!

— Да тут она, дурак, — ответил крепкий голос. После этого М. М. увидел, как фотоаппарат ударяется об асфальт и разбивается вдребезги. Руки отпустили его. Он обернулся и увидел удаляющуюся дюжую фигуру зондеркомандовца с погонами офицера, не видно только было, сколько звезд.

Фотоаппарата не стало, но М. М. уже в нем не нуждался, он уже все понял. Помимо различных учреждений, общественных и частно-торговых мест, он ведь наставлял фотоаппарат и на людей. Причем не только на тех, кто выходит из дорогих машин или щеголяет в модных одеждах, а обычных, буднично направляющихся в метро, озабоченно торопящихся мимо, бредущих с тупой задумчивостью — и почти все или хмурились, или отворачивались, или в оскорбительных и нецензурных словах требовали прекратить. Один лишь бомж, грязный и полупьяный, полулежавший у входа в метро, не только не испугался, но даже обрадовался, начал руками приглаживать волосы, звать какую-то Машу, а потом спросил:

— Фотку сделаешь на память?

М. М. пришел к выводу: все, абсолютно все живут какой-то тайной, двойной жизнью, все или виновны в чем-то или чувствуют себя виновными. В чем? Не может же быть, чтобы все были поголовно преступники! Он нашел ответ: люди ощущают свою вольную или невольную вину в существовании режима оккупации. Что оккупированные стесняются, это понятно, чего ж хорошего — быть оккупированным! Но стесняются и оккупанты! Следовательно, эта оккупация не только тайная, но и трусливая! Поэтому так и злы люди (а они очень злы и жестоки, к сожалению): от ощущения, что, даже просто живя и не участвуя в преднамеренных злодействах, они тем или иным образом обслуживают эти злодейства или обеспечивают им условия наилучшего процветания. Следовательно, рассуждал М. М. аналитически, являясь все-таки бывшим преподавателем общественных наук, нет иного способа успокоить людей и сделать их адекватными себе, как перевести режим оккупации в открытый. Будучи таковым, он перестанет строить тайные злобные гримасы и давить на людей исподтишка, он сделается приятным. Ему захочется заслужить любовь народа — для наилучшего функционирования. Процветающий Запад или, например, успешный Китай и динамичные некоторые страны Юго-Восточной Азии потому и стабильны, что народы этих стран знают: да, мы оккупированы, но оккупированы как бы сами собой, у нас самооккупация — с нашего открытого дозволения и разрешения. Мы разрешаем властвовать фальшивым партиям, обаятельно лживым политикам, благонамеренным жуликам и прочей швали в той мере, в которой они обеспечивают нам уверенность в прогрессивности той или иной системы оккупации и — главное! — внушают — действенно и убедительно! — каждому гражданину осознание того, что он тоже оккупант в этой жизни. Страна, где каждый чувствует себя оккупантом (не являясь таковым на самом деле, но это другой вопрос!) — вот счастливая страна! Она может свободно вздохнуть, расслабиться и поискать предмет для оккупации на стороне. Нынешняя беда нынешней России, заключил М. М., в том, что мы-то как раз себя все чувствуем оккупированными, оттого и злимся в бессилии на всех и вся, видя оккупантов не только в политиках и олигархах, но и в своих соратниках, сотрудниках, соседях, родителях, женах и мужьях, детях и даже внуках. (Детей мы ненавидим особенно, подозревая, что они, совсем новые люди, за нашей спиной договорились с режимом и посмеиваются над нами, лучше нас зная, как жить в новых условиях.) Кстати, продолжал размышлять М. М., современные войны стран и народов напрасно по привычке сводят к экономическим причинам, нефти и т. п. Это также и не войны за независимость и свободу. И даже не религиозные. Это войны за право каждой страны установить у себя свой, а не чужой режим оккупации. Как он будет называться — демократия, шариат, социализм — это проблема абсолютно периферийная в сознании любого народа. И говорить поэтому надо не о праве нации на самоопределение, а о праве на самооккупацию.

Таким образом, М. М. от предположения, что почти все вокруг оккупанты, пришел к уверенности, что, наоборот, все — оккупированные. Но легче ему от этого не стало. И жажда выступить публично с этой правдой томила его все сильнее. Пусть все узнают, что он, судясь с обидчиком, желает не личного отмщения, он, возможно, даже не проигрыша ему желает, а выигрыша, но — законного, открытого, приятного и успокоительного для публики.

М. М. позвонил сыну с тем, чтобы попросить его сходить с ним в милицию. Одного его могут там принять невежливо, а то и вовсе не примут.

Телефон долго не отвечал.

— Надо было отключить, — шепнула Кристина Виктору.

— Сейчас замолчит, — выдохнул он ей в ухо.

— Отвлекает.

— Не слушай.

Телефон замолчал.

И зазвонил вновь.

— Я так не могу, — сказала Кристина.

— Неужели такая мелочь... способна... — Виктору было невмочь говорить связно, он приближался к результату.

Кристина невпопад шевельнулась:

— Не у всех такие железные нервы.

— Черт!

Виктор вскочил, метнулся к трубке, досадуя, что не догадался в самом деле отключить или хотя бы положить рядом с постелью, увидел номер отца, нажал на кнопку, крикнул:

— Я занят, у меня операция, перезвоню!

И обратно. И сумел продолжить.

— Ну, ты гигант, — сказала Кристина. — Ничего на тебя не действует. Операция, надо же. Это юмор?

— Тебе сейчас охота разговаривать?

— Почему нет? Разговаривать я всегда могу.

— Отличный самоконтроль.

— Тебе это не нравится? Ладно, извини. Я тебя обожаю.

— Поздно. Черт... Как видишь, не такой уж я гигант.

— Извини, это я виновата. Успокойся, отдохни.

— Нет уж. Такое ощущение, что это только мне нужно.

— Мне тоже.

— Не заметил.

— Даже так? Считаешь меня бесчувственной?

— Ничего я не считаю.

— Не оправдывайся. Ладно, извини...

— Ты куда? Я уже успокоился.

— Я в душ.

— Черт!

Она ушла, Виктор схватил трубку, набрал номер.

— Чего ты хотел?

— Поздоровался бы для приличия, — сказал М. М.

— Здравствуй, чего ты хотел?

— В милицию надо сходить.

— Зачем?

— Узнать, как движется дело.

— Ты один не можешь сходить?

— Не очень хорошо себя чувствую, — слукавил М. М.

— Тогда после сходим! Куда ты торопишься?