Ярослав Астахов - Крушение лабиринта

– Это не так уж и странно, мой друг, я думаю. На Круге все мы заворожены силой огневого Столпа; восхищены музыкой – неслышимыми сонатами, что текут в камне. Биенье Силы пронизывает все наше тело – мы постоянно в трансе. А это значит: на Круге ум не оценивает впечатлений, а только лишь принимает их в себя, глубоко и бережно. И – первое впечатленье остается навек! И более, чем вероятно, что впечатление это окажется метафорой восприятия. Вот так и произошло со мной, Селий. Как только я увидал ее, мою Айру… тело ее, немыслимо совершенное… ее движения в танце – мое внимание все сконцентрировалось на ней! Все остальное показалось вдруг мелко, совершенно неважно! Я узнавал тогда только лишь ее тело, и что же, вот – я воспринял его укрупненно. И это было невольное метафорическое отображенье значения отношений с ней, которое ведь я уже тогда прозревал, хотя и не сознавая, пока, своего прозрения.

И боги продолжают свой путь…

– Получается, – произносит Селий, – что не у одного только страха оказываются «велики глаза»? Они велики у всякого сильного впечатления… так, выходит? Непроизвольная метафора наложилась, в твоем сознании, на действительный образ. И это закреплялось каждою огневой ночью, потому что ведь на Круге мы все видим таким, как есть оно внутри нас. А несоприкосновенность плащей и масок не позволяла разрушить эту иллюзию.

– Именно, – соглашается Тессий. – Думаю, такое происходит и во всякой живой душе, не в моей одной. Да и не только размеры видимого претерпевают метафору. Разве не постоянно мы сотворяем преображения, безотчетно… Да в этом и состоит отличие жизни, может быть! И потому, вероятно, люди предпочитают мифы о нас – хроникам о нас. Миф более реалистичен, я думаю, потому что он, как и жизнь, содержит в себе метафору. И даже я полагаю, Селий, метафорический лабиринт представляет собою ответвление великого Лабиринта. Одно из наиболее мощных… И в этом ответвлении тоже существуют участки, где изменяются стены! Одна из ярких метафор моего внутреннего лабиринта рухнула, как только я осознал, что Айра и моя Женщина Огневого Круга – это одно.

«Как только я осознал…» Да, я осознал это! Счастье, что канула невыносимая раздробленность бытия и перед нами теперь – просторы безграничного слития… Почему же – укол тревоги? Для этого же никаких оснований! Нет, я не хочу произносить об этом ни единого слова. Но… мой друг, похоже, понимает все уже сам, судя по тому как изменяется выраженье его лица.

– Погибельная это дорога! – произносит Селий, мрачнея. – Искусство, давшее тебе зрелость, оно… вместо того, чтобы окончательно поровнять с нами – тебя нам противопоставило! Тессий, Тессий… разгадыватель и крушитель метафор, ты порождаешь у меня в голове… бездну мыслей. И я боюсь этой бездны. Как будто бы теперь я отравлен! Или же опоен вином. Или же… я даже и не могу понять, чего в этом кубке больше, яду или вина? Мне в первый раз в этой жизни требуется… некоторое время, чтобы все эти новые… все эти чужие мысли – оформились во что-то определенное. Впрочем, есть и одно, что я отчетливо чую уже теперь. Ты все-таки нашел… меч. И лезвие взнесено над нами. Над Айрою, над тобой… над каждым вообще богом и человеком Острова! Ведь если незамечаемые самообманы и вправду представляют собою ветвь Лабиринта – значит… с момента осознания этого предопределено крушение Лабиринта. Приходят сумерки… Сначала это сумерки богов, а потом, конечно же, – всего Благословенного Острова…

– Я знаю тебя давно, Тессий, – негромко прибавляет летучий бог. – Ты постоянно стремишься выглядеть непреклонно-самостоятельным (пред собою, не перед нами)… потому что очень раним. Так вот: ты первый пожалеешь о своей нежданной удаче. О странном этом Искусстве, новом для нас… и грозном. Тогда ты произнесешь, наверное: «Мне лучше было бы сгинуть, мне лучше было бы затеряться в мире орбит, вертящихся в пустоте!»

Тихая, глубокая ночь. Но Тессий не прилег на ложе и не сомкнул глаз. А только лишь сидит неподвижно и смотрит прямо перед собой. В никуда. Луна, ясная и высокая, бросила на колени ему свой свет…

Шуршание одежд слышится ему вдруг.

Вздрогнув, он оборачивается.

Но никаких изменений в обители его. Арочный провал, уходящий в недра, все также пуст. Лишь светится вино в позабытой чаше. Оно как будто сияет. Луч лунный переместился и теперь высвечивает чашу его до дна. Немалое уже время, видимо, бог пребывает ко всему безучастен.

Однообразная трель сверчка вспыхивает и гаснет.

Все тихо…

Тихо…

И Тессий принимает прежнее положение

(померещилось!)

и, голову оперев на руки, замирает.

Остаться бы наедине с бездной внутренней.

На месяцы.

На века.

Да хватит ли и веков, чтобы… до конца дожить эту мысль? И всякую ли мысль можно до конца… даже богу?

Вновь слышится тот же звук.

И снова Тессий приподнимает голову и оглядывается.

На этот раз не напрасно.

Произошли изменения в окружающей обстановке, и они настолько существенны, что они кажутся, по началу, обманом чувств.

Край ложа будто исчез, отсеченный полосой мрака. Но это всего лишь тень. Ее отбрасывает царь Таурий… которого мгновение назад не было еще здесь!

Гость появился за время, не достаточное даже и чтобы переступить порог. Не то, чтобы подойти и усесться. И неподвижные руки царя соединены на жезле. Как если бы он сидел здесь всегда. И белое одеяние не колышется, и кажется изваянным из луны. Выпуклости золотой маски (она давно похоронила под собою обезображенное лицо, наглухо, как под крышкою саркофага) отблескивают ледяным светом.

– Что в этот раз обманывает меня? Сердце или глаза? – произносит, не торопясь и негромко, Тессий.

– Ты удивлен, – отвечает, не поворачивая головы, царь. – И это бы могло быть понятно, потому что я редко применяю сие Искусство: способность убивать расстояние, приходить в гости, не переступая порога. Боги о нем не знают… И все же не тебе удивляться, Тессий! Потому что… ведь это – твое Искусство. Обратная его сторона. Темная сторона… которая обнажает суть!

– Порог священен, – говорит еще царь, – и это понимают даже не то, что боги – простые смертные! Какие же наступили времена, Тессий, если наиболее священные из порогов – пороги плащей и масок – стирает один из нас… ты?!

Но Тессий невозмутим. Внешне, по крайней мере, в нем не заметно никакой реакции на слова Таурия.

В его душе произошло столько, что ныне он способен лишь внимать молча. Царь высказал и собственную его думу. Для Тессия ничего нет нового в обращенном к нему упреке. И Тессий мог бы многое привести в защиту… и многое – чтобы утяжелить обвинение. Истерзанный спором внутренним, бог не способен более спорить вслух.