Верт Уильямс - Ада Даллас

– Да, – ровно, с расстановкой проговорила она. – Кучу денег.

– Так прекращать мне мое занятие или не прекращать?

– Нет, – так же ровно, с расстановкой ответила Ада. – Я вовсе не хочу, чтобы ты прекратил свою... финансовую деятельность. Но без хамства, понял?

– Понял, крошка!

Дальше дела пошли так гладко, что порой я даже сожалел о добром старом времени. Сейчас все шло как по расписанию. Мне оставалось только заезжать за приготовленными деньгами и, порядка ради, бросать коротенькое "спасибо".

Теперь уже не приходилось ни избивать какого-нибудь жалкого старикашку при свете луны, ни чувствовать в руке тяжести занесенного над чьей-нибудь головой топора, ни ощущать в ладонях сладостного томления после того, как вы основательно стукнули того или иного мерзавца. Все это отошло в прошлое.

Теперь я слышал лишь: "Сигару, господин генерал?..", "Виски, господин генерал?.."

А тем временем портфель, набитый подержанными банкнотами, валялся на столе, и мы оба делали вид, что не замечаем его, потом я небрежно прихватывал его с собой. Я никогда не считал содержимого. Я был уверен, что все будет правильно. Посмел бы кто-нибудь дать меньше оговоренного!

Стол, на котором лежал портфель, иногда был красного дерева, покрытый стеклом, иногда дубовым – поцарапанным, в пятнах, а иногда простым, колченогим. И стены то были отделаны богатыми, под орех панелями, то оклеены роскошными обоями, а случалось и так, что с них отваливалась штукатурка или сквозь плохо пригнанные доски просвечивало небо. Я видел перед собой то тщательно выбритое, холеное лицо и ручной росписи галстук, то морщинистое, худое и грязную сорочку с расстегнутым воротом. Мы соблюдали полную беспристрастность. Мы позволяли любому и каждому вносить свою лепту.

Никто не жаловался, неприятностей не существовало.

– Как дела, господин генерал?

– Все идет хорошо, господин генерал?

– Как вы прекрасно выглядите, господин генерал!

– Как госпожа губернатор, господин генерал?

– Передайте губернатору наши наилучшие пожелания.

Или, если они считали себя близкими нам людьми:

– Как Ада? Скажите Аде, что будем рады видеть ее у себя.

Вот так все и шло. Без сучка и задоринки. Без шума и треволнений.

А я от безделья и скуки, как солдат оккупационной армии, испытывал нарастающее беспокойство и нервозность. Именно потому, что все шло чересчур гладко. Дела в штате крутились как раз и навсегда заведенная машина. Ада ложилась в постель по первому моему требованию, но принадлежала мне только как женщина. Я стал похож на человека, живущего стрижкой купонов. Ни необходимости, ни возможности действовать. И напрасно я вдалбливал себе, что накопление денег, процесс обогащения гораздо приятнее активных действий. Я не находил выхода копившейся во мне энергии, внутреннее напряжение росло. Неудовлетворенность и скука мучили меня. Вдобавок из головы не выходило то...

Иногда мне удавалось на несколько дней избавляться от видения той картины, но потом воспоминание снова возникало подобно взрыву снаряда, разорвавшегося у самых моих ног. Снова у меня перед глазами покачивался большой сук, снова я слышал крики соек в лесу, видел выражение лица женщины, ощущал в руке нож. В такие минуты зримо представала передо мной бесформенная куча под деревом, и мы с Адой на земле. Так зримо, словно это случилось вчера.

Время шло, а воспоминания оставались – живые, реальные. Коль скоро, что-то произошло – не так уж важно когда, двадцать лет или двадцать минут назад. Отделаться от прошлого невозможно, оно всегда с вами, всегда за плечами.

Однажды вечером, слушая ровное дыхание Ады и глядя на ее белевшее в темноте тело, я спросил:

– Ты когда-нибудь вспоминаешь об этом?

Она сразу поняла, о чем я спрашиваю, и коротко ответила:

– Нет.

Я промолчал, и она заговорила:

– Почему, собственно, я должна помнить? Все давно забыто. Да и потом, она вполне заслужила свою участь. Никто и не вспомнит о ней. Никто и никогда не причинит нам никаких неприятностей. Все забыто.

– Черт возьми, как бы мне хотелось забыть!

– Ну и забудь. Она покончила с собой, и только. Виновны не ты и не я, а она сама. Помни это. Она сама виновата. Она сама, и никто больше.

Я понимал, что Ада права. Но ножом орудовал я. Я был не в силах вытащить руку из походного ранца, не мог опустить нож, который сам же положил туда. И держал его не за рукоятку, а за лезвие.

После встречи в дубовой роще нам с Адой не приходилось поговорить как следует в течение нескольких месяцев. В штате царили мир да благодать. Если не считать газет Нового Орлеана, постоянно атакующих администрацию Ады, оппозиция словно воды в рот набрала. Все делалось в рамках строгого приличия, и даже головорезы Янси орудовали в тщательно отутюженных костюмах... то бишь форме.

Я уже не верил, что Ада пытается удержать Янси от вымогательства. Она или вообще отказалась от этой мысли, или заведомо лгала, когда давала мне обещание, или перерешила и теперь спокойно клала в карман свою долю. Я не хотел верить, что она солгала мне, но, возможно, это неверие было следствием моей наивности. Признаться, за последнее время я подчас проявлял невероятную наивность.

Как бы то ни было – возмущала ли ее гнусная деятельность Янси, мирилась ли она с ней, поощряла ли ее, – во всех случаях перед противниками Ады открывались широкие возможности, и они, разумеется, не замедлили этим воспользоваться.

Однажды утром, придя на службу, я обнаружил у себя на столе записку: "Д. С. хочет видеть вас в 10 часов".

Подчеркивая свою независимость, я появился в приемной Д. С, устланной зелеными коврами, лишь в две минуты одиннадцатого. Секретарша нашего босса, девица с поросячьей мордочкой, неодобрительно взглянув на меня, сказала:

– Вас уже ждут. – Это подчеркнутое "вас" было исполнено величайшего негодования. Я вошел в "святилище".

За длинным письменным столом, словно в крепости, восседал Д. С. – солидный, с тяжелой челюстью, в очках с роговой оправой. Рядом расположился небольшой седой человек с ничем не примечательными, но приятными чертами лица – издатель одной из крупнейших газет Луизианы.

– Садитесь, – последовало довольно сухое приглашение Д. С. (я оказался не пунктуальным). – Знакомьтесь: мистер Спенсер – Стив Джексон.

Судя по почтительному тону босса, это было не простое знакомство, а представление рядового генералу.

– Здравствуйте, – холодно поздоровался я.

– Здравствуйте, – куда более любезно ответил Спенсер. – Я регулярно слежу за вашей телевизионной программой, и, должен признаться, она безусловно мне нравится.

Спенсер говорил с настоящим южным акцентом, что в Новом Орлеане становилось все более редким явлением. Он поднялся, тепло пожал мне руку, и я почувствовал неловкость за свою грубость.