Верт Уильямс - Ада Даллас

Сидя в машине, я смотрел, как мои молодцы учили его.

В кромешной тьме среди сосен, вырисовывающихся удлиненными треугольниками на фоне звезд, металась из стороны в сторону черноголовая фигурка в белой ночной рубашке. Я слышал звуки ударов один за другим, каждого отдельно, слышал, как он хрипел и стонал, но не услышал ни единого крика. Меня это даже несколько обеспокоило – естественнее, когда человек в таких случаях кричит. Это здоровее для него и более естественно.

На обратном пути я чувствовал себя необычно: я был потрясен, да, потрясен самим собой. Я получил удовольствие от того, что увидел. Раньше нечто подобное мне удовольствия не доставляло. Я всегда любил хорошую драку, любил побеждать, но не более того. Вероятно, когда у человека появляется вкус к подобным вещам, он становится законченным мерзавцем. Однако вполне возможно, что такая склонность жила во мне и прежде и выбралась наружу теперь, когда я взял на себя обязанность орудовать молотком. И я буду орудовать, буду управлять штатом, и никому меня не остановить. Ни Аде, ни кому-нибудь другому.

На следующий день все газеты штата в один голос кричали о таинственном избиении. И все обвиняли меня. Надо ли говорить, как я разозлился? Откуда они разнюхали? Они же не знали, что это правда.

Ада буквально вышла из себя. Она ведь запретила мне хотя бы пальцем касаться Этранжера, велела не обращать на него внимания.

– Черт бы тебя побрал! – кричала она. – Какой смысл в таких выходках? Они не только не привлекают к нам людей, а наоборот, отталкивают. Они болтают? Ну и пусть. Пытаться заткнуть им рот кастетом – только подливать масла в огонь.

– Но, моя крошка, ты же сама на Канал-стрит пустила в ход "кастеты" куда чище наших.

– Не смей называть меня крошкой! – Ада произнесла эту фразу почти совсем тихо, но таким тоном, что по спине у меня пробежали мурашки. А ведь я знал, что она ничего не может мне сделать.

Но я знал свое место. А она свое.

– Я могу уволить тебя, – продолжала она, – ты и пикнуть не посмеешь. Не забывай, речь идет и о твоей шкуре тоже.

– А разве я сказал, что собираюсь об этом рассказывать? Хотя кое о чем другом мог бы рассказать.

Ада сразу поняла, что я имею в виду: те дни, когда она обслуживала клиентуру за большие деньги.

– Ты! – вскричала она, вкладывая в это коротенькое восклицание всю ненависть, на которую была способна.

Это задело меня за живое.

– Поверь, я без всякого удовольствия говорю подобные вещи, и только потому, что ты меня вынуждаешь. Вообще-то я хороший парень, когда ты позволяешь мне проявить себя.

Ада расхохоталась.

– Честное слово, – продолжал я. – Ты говоришь, что можешь меня уволить, и, наверное, ждешь, что я промолчу. Не надо со мной разговаривать в таком тоне. Мы с тобой так много пережили и должны всегда оставаться друзьями.

– Я до сих пор помню некоторые твои "дружеские" поступки.

Ада давала понять, что она не забыла, как я когда-то заставил ее валяться у меня в ногах. А мне-то казалось, что с тех пор прошла целая вечность!

Но как бы то ни было, она все равно не смогла бы заставить меня плясать под свою дудку. Да и никто бы не мог. Я и впредь не собирался отходить от своего принципа – делать то, что хочу, однако почему бы не поиграть в великодушие? И я ответил:

– Хорошо. Обещаю не перегибать палку.

Но стоило мне чуть ослабить вожжи, как снова стали появляться всякие там критиканы и крикуны. Пришлось опять взяться за дело. Так, на границе штата с Техасом я "поговорил" с двумя крупными местными тузами, которые не откликнулись на мою просьбу сделать соответствующие взносы. Я взял их в работу, да еще в какую! Так сказать, в назидание другим. В магазинах, принадлежащих этим типам, мы устроили такой погром, что уцелели только стены. Для пущего эффекта даже арестовали несколько подвернувшихся под руку покупателей.

– Полагаю, господин генерал, что мы основательно им всыпали, – заметил Пэкстон, сидевший рядом со мной на переднем сиденье, когда на обратном пути мы неслись по шоссе, окаймленному темными рядами кустарника и освещенному ноябрьской луной.

– Да, – отозвался я. – Пожалуй.

После нашей вылазки строптивые почти полностью исчезли. Оставалось, правда, несколько упрямцев, но они были у нас на очереди.

Как-то неожиданно я начал богатеть. Раньше я не стремился к этому и, честно говоря, не очень интересовался деньгами, – было много такого, что интересовало меня больше денег. Но, получив возможность добывать деньги, я вошел во вкус. И когда кто-нибудь отказывался тряхнуть мошной, я с удовольствием начинал действовать. Действовать – вот что особенно мне нравилось, а деньги как таковые мало меня волновали.

И все же, без труда сорвав однажды куш, я обнаружил, что мне определенно нравится располагать деньгами. Приятно иметь деньги, они – сила. И потому мне захотелось как можно больше денег. Столько, сколько можно добыть.

По мере того как администрация штата "закручивала гайки", расправляясь с последними вспышками сопротивления, я все реже и реже встречал Аду. Частично это объяснялось, наверно, тем, что я совсем не одобрял деятельности Янси – в конце концов, именно Ада несла за нее ответственность. Частично же, вероятно, потому, что мне не хотелось видеть ее раскаяние и смущение – я надеялся, что эти чувства ей не совсем чужды.

Неожиданный уик-энд в канун смерти Сильвестра все больше уходил в прошлое, и память о нем постепенно тускнела. После той встречи прошло несколько недель, когда кто-то жестоко избил старика трактирщика в округе Калказье за неоднократную задержку с выплатой поборов. Кому это понадобилось? Генералу Роберту Янси или самой Аде? Ответ имел для меня определенное значение.

Я внимательно просмотрел подшивки газет и вырезал все сообщения о произволе полиции и об избиениях людей "неустановленными хулиганами". Вырезки составили солидную пачку.

Подобные происшествия участились после ввода танков в Новый Орлеан. Кажется, именно с того времени Ада начала широко практиковать насилие, точнее говоря – стала во всем подчиняться Янси.

Мне не верилось, что людей избивали по ее указанию, но без ведома Ады это вряд ли могло бы происходить.

Вырезки из газет я аккуратно наклеил на листы белой бумаги, написал в сопроводительной: "Возможно, это вас заинтересует", подписался, сделал на конверте пометку "Лично" и отправил по адресу: "Губернатору Аде Даллас, Капитолий, Батон-Руж, Луизиана".

Она ответила не сразу. Я уверял себя, что и не жду ничего от нее. И все же я не был удивлен и даже в какой-то мере проникся сознанием выполненного долга, когда в одну из суббот поздним утром в квартире раздался телефонный звонок и единственный на всем белом свете голос Ады спросил: