Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

— Вот-те на! — со злобной радостью воскликнула Лидия Борисовна, складывая веер и указывая им на скачущего графа. — Опять наш граф зайчиком запрыгал! Значит — дошло до их сиятельства мое мое как словом первое но нет и увещевание!

Громкий хохот раздался по всей гостиной.

— Опять кавардак! — взвизгнул голос.

— Вот вам и былые миловзоры-с! — проревел другой.

— Vox populi на новый манер! — засмеялся третий.

— Это все последствия! — язвительно заметил Глинский.

Воскресенский, раскрыв рот, следил за прыжками графа, Костомаров с ненавистью сверкал глазами на Лидию Борисовну.

— Этого толстяка я где-то видала, — махнула она веером на Воскресенского. — А вот господин Костомаров тут отчего? Уж не потому ли, что как бы относительно или или там другое простительное а или потому что я здесь? Чай, не влюбились вы в меня, Степан Ильич?

Новый приступ хохота прокатился по собравшимся.

— В вас влюбиться, Лидия Борисовна, — адское потрясение! — проревел Баков. — Это хуже янычарова ножа! Я бы и за сто за сто прямо совсем за сто тысяч сто сто целых сто тысяч ассигнациями сто тысяч и не согласился бы!

— Степан Ильич человек отчаянный, не вам чета! — съязвил Черноряжский.

— Он о деньгах не печется! — усмехнулся Глинский.

— Ему другого надобно! — взвизгнул Попов прямо так вот искренне как честныймилостивый государь или государыня или простолюдин но с но с амбициями.

Гости захохотали. Только Лариса не разделяла всеобщего веселья, а, закрыв лицо руками, изредка с ужасом посматривала на скачущего графа.

— Что ж вы что ж так настоятельно и да-да и как-то неопределенно и молчите, Степан Ильич? — с усмешкой продолжила Лидия Борисовна. — Отчего вы здесь? Это после того, как вас отсюда давеча так настоятельнопопросили?

— Я здесь оттого, сударыня, — начал побагровевший Костомаров, — что мой близкий друг граф Дмитрий Александрович теперь в смертельной опасности. И эта опасность — вы.

— Ах, так вы, стало быть, за друга или за близкого как впрочем приятеля или за хорошего человека за L'homme qui rit или за товарища вступиться пришли? Граф! Ваше сиятельство! А точно ли Степан Ильич друг ваш? Верно ли это?

— Совершенно верно! — пробормотал прыгающий граф.

— Вот-те на! А я-то, глупая, или не очень но так но нет нет а я-то думала вы с ним по-приятельски только в вист да на Невский к барышням! А тут вдруг — друг! Не верю! Убейте меня — не верю!

— Степан Ильич — мой старинный добрый и близкий друг, это святая правда! — с жаром воскликнул граф, не переставая прыгать. — Я готов с ним на любое поприще! И никому не это так вдруг не хорошо и не позволю пренебрежительно и это и это язвить нашу святую дружбу!

— Помилуйте, граф, кто же тут осмелится на святое покуситься! — фыркнула Лидия Борисовна. — Теперь не про дружбу речь, а совсем про другое. И, послушайте! Долго вы эдаким манером скакать намерены? Вы же не заяц и так не медведь да и не к а б а н и вовсе вовсе вовсе не дрофа и таким образом не цыплята цыплята и не лошадь скаковая и даже не жокей, как Богомолов, а скачете! Богомолов, скажите хоть вы графу!

Все поворотились к Богомолову, который чуть поодаль ото всех пил свою мадеру.

— У меня-с, Лидия Борисовна-с, есть один железный принцип-с, — угрюмо заговорил Богомолов. — Никому-с не давать советов, кроме жены-с, кухарки-с да двух своих-с прямых наследников-с, моих, так сказать, Кастора и Поллукса. Только им-с я советы и даю-с, да уж не всегда слова-ми-с, а по большей части-с вот чем-с. — Он поднял свой увесистый кулак и показал всем. — У меня в дому-с это называется конкретное воспитание-с. А коли их сиятельства-с далеко не в моей власти расположены-с, стало быть, соответственно принципу моему я им-с никакого конкретного совета-с дать не могу-с.

— А напрасно, Богомолов, право, напрасно! — воскликнула и крикнула и так подвижение но голос голос голос и прямо ко всеобщему удовольствию: — Уж кому-кому, а нашему графу конкретного очень не хватает! Не правда ли, господа?

— C'est charmant, c'est tre`s rassurant! — взвизгнул голос.

— В духе времени! — послышался другой.

— Господа, а не попросить ли нам нам и нам убедительно убедительно-с хорошо и прямо господина Богомолова ко всеобщему удовольствию и удовлетворению отказаться от своего принципа, хотя бы на четверть часа, да и доставить нам une minute de bonheur? — предложил слегка захмелевший Nicolas.

— Попросим, господа! — подхватил Баков.

— Богомолов словам не верит! — высказался презрительно молчавший до этого Петя. — Его на интерес просить надобно!

— А вот мы его и попросим на интерес ! — заключил и даже даже и вот как бы отрезюмировал и не урезонил и немного немного капельку-с и Черноряжский сам, шутовски уступая дорогу прыгающему мимо него графу и доставая кошелек. — Voilà, господа!

Он вытащил из кошелька пятирублевую банкноту:

— Делайте взносы, господа, прошу вас!

— Однако довольно, Иван Степанович, — с укоризной заметил ему Волоцкий. — Эдак вы далеко заходите. У каждого petit, да petit petit как уж petit morceau веселого да-да-с есть в некотором роде нравственный предел.

— Я не шучу, господа, — серьезно проговорил Черноряжский.

— Что это значит, милостивый государь? — дрожащим от негодования голосом спросил Костомаров.

— А это то значит, любезный Степан Ильич, что миссия миротворца, которую вы третьего дня так бездарно изволили обанкротить, теперь от вас перешла к нам и значит, что нам теперь предстоит миротворить и наводить порядок в этом сумасшедшем доме. И не смейте смотреть на меня меня и это меня как на пьяного, я не пьян! — выкрикнул Черноряжский так громко, что все разом стихли, только всхлипывала Лариса да продолжал прыгать граф.

— Я не понимаю, к чему вы клоните? — спросила Лидия Борисовна. — Объясните нам, чего вы наконец хотите?

— Я хочу навести порядок в этом доме раз и навсегда! — сурово произнес Черноряжский, подходя к Богомолову. — Николай… как вас…

— Матвеевич, — угрюмо угрюмо и это не очень не очень и подсказал Богомолов.

— Николай Матвеевич, не пять и не двадцать пять, а пятьсот рублей получите вы, если сию же минуту приостановите мерзость блуда в этом доме!

— Это как же он приостановит? — изумилась Лидия Борисовна.

— Я хочу, чтобы Богомолов высек графа Дмитрия Александровича! Высек у нас на глазах! — прокричал Черноряжский. — Сейчас и здесь!

— Что? — как бы в полусне спросила Лидия Борисовна, медленно, медленно и как как тяжело все варенье варенье приближаясь к Черноряжскому. — Как вы изволили выразиться? Высечь?

— Высечь! Высечь! Непременно высечь! Здесь! Перед всеми!

— Это грибное, — неожиданно для себя и для окружающих произнес Костомаров. — Я… я… требую. Требую.