Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Обрати внимание на почерк; это к нашему зеленому разговору, рипс нимада! Если ты упрямо, как пеньтань, пишешь вертикально, твоя L-гармония рано или поздно будет нуждаться в трех Ахматах!

SHUTKA.

Сегодня вечером буду нюхать. И читать «Троецарствие». Завидуй, рипс лаовай.

Не твой Boris.

15 января.

Встал с трудом. Тотальное маннованно.

И все потому, рипс, что в веке прагматического позитивизма я остаюсь безнадежным radis-романтиком.

Мы директно нюхнули вчера с Агвидором.

Запили березовым соком.

Он двинул играть в pix-dix с Карпенкофф, Бочваром и сержантом Беловым (трогательный лао бай син, но не шагуа).

А меня вместо благопристойного чтения «Троецарствия» вдругпотянуло на?

Не угадаешь, рипс сяочжу.

Да я и сам не скажу. Пошлю тебе лучше текст Платонова-3. Эта самая экзотическая особь произвела самый M-предсказуемый текст. Я оказался прав на 67 %. Внешне Платонов-3 ничуть не изменился: как был журнальным столом, так им и остался.

Степан Бубнов шуровал топку помалу и не услышал, как в кабину ломтевоза влез человек.

— Ты Бубнов? — закричал посторонний высоким непролетарским голосом. Степан обернулся, чтобы предъявить свое классовое превосходство, и увидел коренастого парня с лицом, перемолотым напряженным непостоянством текущей жизни. Голова парня была плоской и не по летам лишенной растительности вследствие тугого прохождения сквозь воздушный чернозем революционного времени.

— Я кромсальщик из депо! Зажогин Федор, — закричал парень, стараясь своим буржуазным голосом перекрыть классовый рев топки.

— Ты, случаем, не у Врангеля глотку напрокат взял? — спросил Бубнов, закрывая топку.

— У меня к тебе мандат от товарища Чуба! — серьезно полез в карман гимнастерки Зажогин. — В Болохово пойдем! Там белый гад жмет сильно!

Бубнов соскреб в жестянку лишний мазут с ладони и взял у Зажогина чистый клочок бумаги:

Машинисту Бубнову С. И. предписывается

срочно доставить пролетарский ломтевоз № 316

на разъезд Болохово для солидарного сцепления

с бронепоездом «Роза Люксембург».

Нач. депо товарищ Иван Чуб.

— Какой же это мандат? — сложил Бубнов бумагу уже без всякого уважения к ней. — Это предписание, неглубокий ты человек! Мог бы и на словах передать, чего зря буржуазное приданое транжирить! Давно ты в депо?

— Вторые сутки! — уважительно заглянул в кромсальную Зажогин. — Я теперь с Вологды! Мы там состав собрали, да не доставили — контрреволюция на щепу разнесла!

— Это под Хлюпином, что ли?

— Под ним самим!

— А мой старый кромсальщик где? Петров?

— Его с армянами за сахаром услали! В Раздольную!

— Нашли за чем посылать! — зло не одобрил Бубнов. — Рабочий желудок и без сахара проживет — была бы жидкость! Ну, полезай к ножам!

Зажогин исчез в кромсальной. Бубнов снял ломтевоз с тормоза, дернул балансир. Шатуны тронулись и пошли со свистом месить степной воздух. Кругом до самого горизонта разворачивалась бесчеловечная равнина, поросшая тоскливыми травами, угнетенными солнцем и ветром. Когда прошли Сиротино, Бубнов установил реверс на средней тяге и заглянул в кромсальную.

Зажогин сурово орудовал барбидным ножом, кромсая провяленные трупы врагов революции и закидывая бескостные ломти в запасник.

«Ухватистый! — положительно подумал Бубнов. — Только бы метал нормально!»

В Осташкове попросились до Конепада четверо безногих доноров и беременная баба с куском рельса.

— Прыгать сами будете! У нас на простой пару нет! — предупредил их Бубнов.

— Прыгнем, товарищ, а как же! — обрадовались теплу и движению доноры. — Нам теперь ломать нечего!

— Зачем тебе народное железо понадобилось? — спросил Бубнов бабу. — Твое дело — из некультурной земли пользу тянуть!

— Муж в Конепаде срубы на вес продает, а безмена до сих пор не наделал! Все мешками с песком перевешивает! — подробно ответила баба, бережно прислонив рельс к животу, чтобы усыпить растревоженного ребенка холодным и спокойным веществом.

— Ишь чего удумали, вошебойщики! — усмехнулся Бубнов. — А когда землю по кулацкому завету продавать вознамеритесь — тоже безмен понадобится?

— Землю, браток, токмо правильным умом перевесить можно! — ответил вместо уснувшей бабы самый умный инвалид.

— Правильным умом не землю, а земных дураков перевешивать надо! — отрезал Бубнов. — Столько накопил их трухлявый режим, что и в земле сразу не все помещаются! Сильно ждать приходится, пока старые сгниют да новым места поуступают!

Ломтевоз с ревом прошел ложбину и запыхтел в гору.

— Даешь тягу! — крикнул Бубнов в патрубок и открыл топку.

Зажогин высунул из кромсальной задумчивое лицо и стал метать в топку ломти, нещадно макая их в корыто с мазутом. Раскаленное нутро топки жадно глотало куски человеческого материала.

— На чьих ломтях идем? — поинтересовался другой безногий. — Чай, на каппелевцах?

— На офицерье нынче далеко не угонишь! — урезонил его Бубнов. — Они свой белый жир на лютом страхе сожгли! С их костей срезать нечего!

— Стало быть, на буржуях прем? — оживился инвалид.

— На них! — крикнул Бубнов.

— А я однова из Костромы в Ярославль на тамошних кулацких ломтях ехал! — продолжал инвалид, с сочувствием подползая к ревущей топке. — Еще когда при ногах был! Так мы сто верст за полчаса сделали! Пар на версту свистел! Вот что значит — отъевшийся класс!

Вдруг несколько кусков быстрого свинца ударили по кабине и по тендеру, пробив их насквозь вместе с телами двух инвалидов и бабы. Простреленные инвалиды повалились на жирный пол и долго дергались, неохотно расставаясь с нескучной жизнью. Баба без сопротивления умерла во сне, а ребенок из-за близости рельса продолжал глубоко спать в животе, не чувствуя потери матери.

Бубнов высунулся из кабины и увидел впереди дрезину с людьми и пулеметом. Он потянул балансир и закрыл сифон. Ломтевоз стал яростно тормозить и тихо подполз к смертельной дрезине. Перегретый пар с бесполезным остервенением бил из дырявого котла во внешнее пространство.

— Эй, братва, кто махоркой богат? — спросил с дрезины непонятный народ.

— Вы чьих кровей, душегубы? — спросил Бубнов.

— Красные мы, с разъезду! — определенно отвечал командир дрезины. — А вы сами какие?

— Деповские, мать твою в богородицу! Что ж ты, гад, свинцом по своим харкаешь?

— Да мы тут, такое дело, третьи сутки по махре обижаемся! — кривоного подошел командир. — Ни одна сволочь не остановится! А без дыму — воевать тошно! Вошь со скуки заест!

Бубнов осмотрелся. У него самого махорки осталось на два закрута; Зажогин, судя по его мутным глазам, куревом не баловался. Выковыривать же золотую махорку у инвалидов было противно ширококостному естеству Бубнова.