Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

— Понял, — отвел узкие бурятские глаза Маленков.

Молотов нетерпеливо вздохнул.

— Что ты? — угрюмо посмотрел на него Сталин.

— Иосиф, ты нас обижаешь.

— Почему, Вячеслав?

— Почему ты все время говоришь — я да я? «Я прикажу, я отрежу…» Большинство из присутствующих здесь товарищей с удовольствием отрезали бы Маленкову все, что можно и что нельзя. А я бы лично, — Молотов взглянул на побелевшее широкоскулое лицо Маленкова, — лично зажарил бы его на углях. На медленных углях.

— Может, мне уйти? — встал Маленков.

— Sit down! — скомандовал Сталин, и Маленков сел.

Сталин склонил голову:

— Многоуважаемые товарищи члены Политбюро. Я приношу вам свои искренние извинения. А тебе, товарищ Молотов, — персонально. И от души. От всей моей души…

Он помолчал, сидя со склоненной головой, и вдруг выпрямился, громко хлопнул в ладоши:

— Перемена скатерти!

Тотчас восемь слуг подошли к столу, взяли скатерть, подняли вместе со всей посудой и закусками, стоящими над головами гостей, и вмиг унесли, оставив пустой стол красного дерева.

Вскоре появилась другая скатерть — красно-белая, с советской символикой; на нее проворные руки слуг поставили новую посуду — дулевского фарфора, расписанную Малевичем. Посередине стола возникло огромное стальное блюдо с целиком зажаренной свиньей; морда ее была препарирована особым образом: на переносице торчало большое бутафорское пенсне, пятачок был сглажен, подслеповатые глазки хитро щурились, желтые зубы злобно торчали из-под презрительно изогнувшихся губ.

Все сразу узнали в свинье Иудушку Троцкого.

— Пора бы его самого так вот подать на блюде! — воскликнул Булганин.

— Не все враги хороши мертвыми, — заметил Сталин, дегустируя поданное ему в бокале вино. — Рекомендую всем «Киндзмараули» 45-го года.

Слуги вонзили в спину свиньи дюжину ножей и вилок и отошли к стене.

— Прошу вас, товарищи, — пригласил всех Сталин. — Теперь — самообслуживание. Любой кусок — ваш. Жареная свинина с картошкой — правильная советская еда.

Все встали, потянулись к свинье.

Вошел Толстой. Узкое бледное лицо его было спокойно; нижняя губа сильно распухла, на пиджаке виднелись следы паштета и крови.

— Садитесь, товарищ Толстой, — кивнул ему Сталин.

Толстой прошел на свое место.

Молотов плюхнул в тарелку вождя громадный кусок свинины.

— Это тебе, Вячеслав. — Сталин подвинул ему свою тарелку. — У Троцкого я ем только уши.

Члены Политбюро засуетились, и в тарелке вождя появились два темно-коричневых свиных уха.

— Мы так и не выпили за правду, — напомнил Ворошилов, поднимая бокал с «Киндзмараули».

— Да-да! — задвигался Молотов. — Иосиф, ты забыл про главный сегодняшний тост.

— Что? — рассеянно прищурил глаза Сталин.

— За правду. Тост Анастаса за правду, — напомнил Молотов.

Сталин внимательно посмотрел на него:

— А что такое правда?

— Правда? — засмеялся, обнажая большие белые зубы, Молотов. — Это — правда!

— Ну а все-таки? — смотрел ему в глаза Сталин.

— Правда… это то, на чем мир стоит, — серьезно ответил Молотов.

Сталин брезгливо вздохнул и повернулся к гостям:

— Кто-нибудь может дать точное определение правды?

Все молчали.

Сталин подождал минуту, поднял бокал:

— Не стоит пить за то, что неопределимо.

— За что же тогда? — осторожно спросил князь Василий.

— Хватит этих тостов, — сказал Сталин и молча выпил.

Все последовали его примеру.

— Замечательное вино! — причмокнул от удовольствия Шостакович. — Одного не могу понять — сколько раз был на Западе, никогда не видал в тамошних винных магазинах наши грузинские вина. Никогда! Почему плутократы не продают их?

— Буржуи любят французские вина, — заметил Микоян, отправляя в рот сочный кусок свинины.

— В крайнем случае — итальянские и испанские, — кивнул Эйзенштейн.

— У плутократов вкус испорчен католиками. У них же в причастии — только сухие вина. А у нас — сладкий кагор! — откликнулся Каганович.

— Поэтому они и полусладкого шампанского терпеть не могут, — пробормотал Берия.

— Но все-таки это странно, товарищи. — Шостакович поднял пустой бокал, и парень в красной рубахе тут же наполнил его. — Такое вино — и не пить?

— Все дело в сахаре. Только в сахаре. Грузинский виноград слишком сладкий для плутократов, — жевал Каганович. — У них у всех диабет!

Гости засмеялись.

— Дело вовсе не в сахаре, — проговорил Сталин, разрезая свиное ухо.

— А в чем же, товарищ Сталин? — спросил Шостакович.

— В 46-м я угощал де Голля превосходным «Ахашени». Выпили с ним одну бутылку, начали другую. Why not, fuck you slowly? Наконец допиваем вторую. Приносят третью. И де Голль спрашивает: «Иосиф, что это за вино?» Я говорю: «„Ахашени“. Тебе не нравится?» — «Да нет, — говорит, — мне-то как раз нравится. Но оно никогда не понравится французам». — «Почему?» — спрашиваю. «Потому что у него привкус крови». На том и расстались. О сахаре этот Couillon de Couillon ничего не сказал. На каждое Рождество я посылаю ему ящик «Ахашени». А он мне — ящик своего любимого бургонского «Chardonnay».

— Чего ждать от этих лягушатников! — махнул ножом Каганович.

— А от пархатых? — спросил Сталин и захрустел ухом.

— Иосиф, я, между прочим, еврей, — неловко улыбнулся Каганович.

— Я тоже, — ответил Сталин. — Но только наполовину. Маленков, что у нас со сталью?

— В каком смысле, товарищ Сталин?

— Вот в таком. — Сталин взял с тарелки недоеденное свиное ухо и показал Маленкову.

Все смолкли. Только Толстой, не обращая ни на кого внимания, остервенело кромсал, совал в рот и жадно жевал свинину, чавкая и бормоча что-то нечленораздельное.

Маленков вытер губы салфеткой, встал:

— В первом квартале наши домны выдадут не менее двух миллионов тонн стали, товарищ Сталин.

Сталин молча разглядывал свиное ухо.

— Интересно… — проговорил он после затянувшейся паузы. — Вот это — жареное свиное ухо. Если посмотреть с нормального расстояния. А если приблизить его совсем к глазу… — он поднес ухо к своим пристально блестящим глазам, — тогда человек может и не знать, что это всего лишь жареное свиное ухо… Здесь открывается такой поразительный ландшафт… горы какие-то… плавные горы… словно их кто-то оплавил… может, там взорвали водородную бомбу? — Он поднял голову. — Сахаров! Вы же работали над водородной бомбой?

— Да, товарищ Сталин, — кивнул Сахаров. — Мы с Курчатовым.

— А где Курчатов? Умер?

— Он… жив, товарищ Сталин.

— Почему?

— Что? Я… не понимаю… — заморгал Сахаров.

Сталин внимательно посмотрел на Сахарова и протянул ему ухо:

— Возьмите.

Берия передал ухо Микояну, тот — Ворошилову, Ворошилов — Кагановичу, Каганович — Ландау, Ландау — Сахарову. Сахаров взял ухо.