Чарльз Буковски - Интервью: Солнце, вот он я

Вы столько внимания обращаете на то, что пишется о вашей работе в «рощах Академа»?

(Смеется.) Немного обращаю. Я не против. Но они иногда неверно цитируют. Знаете, особенно когда ставят кавычки вокруг — строка из стихотворения, которой нет в стихотворении, — чтобы что-то свое доказать. Мне это не нравится. Меня беспокоит, только если неправильно мои слова цитируют. Был один критик… Я писал про мусорщика, который мимо проходил, и о том, что я писатель, но критик все равно вставил цитату: «Вот я сижу за жалюзи. Я гений, а мусорщик этого даже не знает». Конец цитаты. В стихотворении такой строки вообще нет! Вот что делается. Не знаю, зачем они так поступают. Может, прочтут стихотворение и сразу забудут. У них свое представление о том, что я сказал. Затем они его вставляют в кавычки, чего делать вообще нельзя. Просто наглость. Но мне все равно, если меня сочиняют. От этого книги лучше продаются. Так меня когда-то заинтересовали некоторые поэты, особенно когда на них нападали; цитировали якобы очень плохие строки, а я говорил: «Раз так, это, наверное, очень хорошее стихотворение, надо разобраться».

Что такое хорошее стихотворение?

Для меня или когда я читаю?

Когда пишете. Как вы понимаете, получилось стихотворение или нет?

О, это инстинктивно. То есть все вместе. Действует. Я как-то вечером проводил чтения. Читаю себе — такое сравнительно серьезное стихотворение. Пиво пью. Закончил читать. Тишина. Значит, хорошее. Они поняли, с почтением отнеслись к тому, что я хотел сказать.

А чего вы от них ждали? Что освищут?

Я б не возражал. Я, знаете ли, цвету от неприятия. Чтоб оно было, но не тотальное. Тотальное разрушительно. Мы все это знаем. А немного неприятия — для души полезно. Тотальное же неприятие невозможно. Так уже кто-то говорил? Нормально звучит.

Ну, вы сказали…

Что говорил Достоевский? «Страдание — да ведь это единственная причина сознания» [102].

Вы пишете, имея в виду определенную категорию людей? Нацеливаете свою работу на кого-то?

Ну, если так поступаешь, ты обречен. Я обречен, давайте так скажем. Потому что в моей природе — не изменять себе, а если меня волнуют они, я себе изменяю. Никогда они меня не волновали, только если они убийцы, хозяева, тюремщики. А если читатели — никогда.

Так, а за что, во имя всего на свете, вас сажали?

В который раз? (Смеется.) Шарахался по улице пьяный, садился пьяный за руль, дрался с женщинами. И с женщинами у меня всегда почему-то жестоко. Они много шумят и на меня бросаются, всё ломают, орут. Я выявляю в них лучшее. И вот приезжает полиция, знаете, а в Америке обычно не прав мужчина, когда… Может, во Франции люди повзрослели, но в Америке, когда ссорятся мужчина и женщина, считают, что зачинщик — мужчина. Господи, если даже баба совсем обезумела, лопочет и визжит, изо рта слюна течет, сама за кухонные ножи хватается, кидается на людей. Мне кажется, в Европе соображают, что с женщинами такое частенько бывает. А тут, в Америке, считают, что корень зла — мужчина. Случись такое, увозят его. Не того забирают. (Смеется.) В глазах нашего закона, наших властей женщина — беспомощная бедняжка. Господи, однажды я отправился повидать одну даму, и возле ее дома меня поймала моя подруга, принялась визжать, а потом исчезла. Сначала у меня в сумке все пиво перебила, разбила бутылку виски, металась взад-вперед по улице — целую пинту виски раскокала, шестнадцать или восемнадцать бутылок пива. Пару проглядела, но когда я сметал стекло с тротуара, подымаю голову — шум какой-то. А это она загнала машину ка тротуар и пытается меня переехать. Вот же любовь… Так остро с женщинами у меня часто бывало. Все они как будто… Не знаю, любовь ли это, но они по мне с ума сходят. Им не хочется терять того, что я для них делаю. В общем, у нас совсем недавно ссора вот была. Я сидел с двадцатичетырехлетней девушкой. А эта вернулась в город и постучалась. Закатила дикую сцену. С выдиранием волос, звериным воем, криками, просто ужас. Я пытался их разнять. И упал, поскользнулся, вывихнул себе колено, встать не мог. Ну пьяный был, понимаете. А они во двор понеслись вихрем, с воплями. Страх божий. Кровь и ссаки хлещут, волосы летят. Кошмар. (Смеется.) Приехала полиция, и меня тоже захотела. Меня в тот день все хотели, но никому я не достался.

Вам нравятся работы Антонена Арто? Я знаю, что «Сити лайтc» несколько лет назад выпустили сборник его переводов.

О да. Он хороший поэт. Я порядком его читал. Не знаю, как переведен, но, на мой слух, он совсем ненормальный. Ну, может, я и не понимаю, о чем он говорит, но его мгновения ясности становятся моими. Видите, стало быть, он очень-очень хорош, до того это прекрасно. «Отчего же люди так отвратительны, настоящие люди — больные…» Это правда. Я всю книгу прочел. Она вся раздроблена, но смысла в ней очень много. Правда, там есть хорошие куски, которые мне в одно ухо влетают, а из другого вылетают, — там, где он, может, и знает, о чем говорит, а я вот — не всегда. Он же в психушке сидел? Несколько лет? Хотел себе пипиську отрезать на пароходе в Африку или что-то вроде. Очень интересный был тип. В нем что-то есть. Было. Он умер уже, но в нем что-то есть.

Вы работаете с несколькими газетами андерграунда?

Нет, только с «Фри пресс».

Вам не безразлична политика? Или все равно?

О, нельзя сказать, что безразлична, да только бессмысленно это. То есть я считаю, во всех партиях есть свое зло и свое добро, и я не знаю, что с этим делать. Знаете, я могу вот за это проголосовать, да только кто же знает, что получится.

Вы голосуете?!

Никогда не голосовал. Я сказал «могу проголосовать». Следовало бы сказать: «Я мог бы проголосовать», но я не голосовал никогда. Меня это никогда не интересовало. Все они кролики в садке. Все похожи; друг от друга отличаются, но похожи. Наверное, некоторые партии предпочтительнее богатым, некоторые — бедным. Но чего из-за этого огород городить? Вот и все. Ну то есть возьмем Демократическую и Республиканскую. Какая разница? Да не важно. Демократы обычно — души подобрее, я бы сказал, их больше интересуют люди. Республиканцы же больше завязаны на денежные интересы, и все.

А Уоллес — «подобрее душа»?

Уоллес… Да он и вице-президентом может стать [103]. С Уоллесом очень странно. Он в Демократической партии. Только я не очень понимаю, я не слишком пристально слежу. Это же для южных избирателей: там люди пойдут голосовать лишь потому, что человеку не нравятся черные. У меня уже как-то нет сил углубляться, разбираться там. Я просто записываю, что происходит, и все.

Следите?

Ну так, искоса. Это ведь человека выжигает, знаете; они поверят, что вы в то или это не верите, а потом все оборачивается против вас. Как ни назови, предательством или… Интеллектуальные писатели — они — просто комментируют предательство; все просто разваливается, У меня нет времени. И никто меня не достает — ну, знаете: «Эй, Буковски, а не хочешь…» — потому что я не претендую на большее, чем я есть. Я работаю над тем, чтобы оставаться таким, какой есть.