Чарльз Буковски - Интервью: Солнце, вот он я

А кроме того, была женщина по имени Джейн. С Буковски они познакомились в баре, и несколько лет он периодически с нею жил. Оба алкоголики и оба неудачники — вот и все, что их роднило. Джейн приходила в себя после разбитого брака с зажиточным адвокатом. Она была лет на десять старше Буковски, на той стадии жизни, когда, как он выражается, «женщина еще неплохо сложена, балансирует на самом краю распада, а для меня именно тогда они в самом соку». Джейн стала первой женщиной, подарившей ему нежность, и он оттаял. Лет до двадцати двух — двадцати трех он даже не пытался ни с кем лечь в постель, потому что стеснялся своего уродства, а когда стал гоняться за женщинами, понял, что они обычно им пользуются. Поэтому он отмокал в обществе Джейн и не бросал ее даже после тех случайных ночей, когда она принимала приглашения других кавалеров и отправлялась к ним.

Пьянство Джейн в конце концов ее и убило, а пару лет спустя, в тридцать пять, и сам Буковски едва не умер от беспробудного алкоголизма. В окружной больнице Л.-А. в него влили одиннадцать пинт крови, чтобы спасти от кровоточившей язвы. Когда он выписывался, врачи сказали, что, если он притронется к выпивке еще раз, он покойник. Буковски так занервничал, что дошел до ближайшего бара и опрокинул несколько стаканов пива, — милый такой штрих к легенде, которая вскоре родилась. Придя в себя после болезни, он установил распорядок. По ночам работал сортировщиком в унылом почтовом отделении в центре города. Затем рано утром возвращался к себе в задрипанную квартирку, включал радиостанцию классической музыки, садился за битую машинку «Ройял» и, Подпитываясь горючей смесью виски, ярости и отчаяния, писал стихи: прямые, грубо честные, проникнутые болью и ненавистью, однако в них все равно читались сострадание и оправдание жизни. Стихи он рассылал по мелким журналам и андерграундным изданиям, где, к его удивлению, их стали регулярно печатать. Вскоре мелкие независимые издатели начали выпускать его сборники. Он быстро завоевал репутацию андерграундного поэта со значительным талантом, и уже появились признаки того, что этим дело не кончится. В 1963 году в предисловии к сборнику Буковски «Оно ловит мое сердце голыми руками» писателю и критику Джону Уильяму Коррингтону [108]уже пришлось признавать, что

…критики в конце нашего века запросто могут заявить, что работы Чарльза Буковски стали водоразделом американской поэзии XX века — между паундо-элиото-оденовским периодом и новым временем, когда обрел силу живой человеческий голос. Буковски заменил формальную, часто напыщенную дикцию паундо-элиото-оденовских дней языком, лишенным манерности, литературных приемов и изысканности, захвативших наше академическое стихосложение и набивших университеты и коммерческие ежеквартальники подражаниями подражаниям Паунду и иже с ним. Что якобы имел в виду Вордсворт, что якобы свершил Уильям Карлос Уильямс, что на самом деле сделал Рембо во французском — то Буковски сделал для английского языка.

Такое бьет в голову. Тем временем новопровозглашенный гений тратил энергию преимущественно на сортировку корреспонденции. Только в 1970 году, побуждаемый основным своим издателем Джоном Мартином из «Блэк спэрроу пресс», Буковски собрался наконец с духом и бросил работу. В панике оттого, что все опоры вышиблены из-под ног, он за три недели настучал первую редакцию своего первого романа «Почтамт» — что-то вроде «Полевого госпиталя» [109]для гражданских служащих, — в подробностях описав омертвляющую мозг рутину и бюрократическое безумие, прилагавшиеся к работе, а также свою краткую удивительную женитьбу на техасской наследнице крупного состояния («Тю-тю мои миллионы») и отношения с женщиной, родившей ему дочь Марину (которую он любит, навещает каждую неделю и помогает растить).

Сегодня Буковски зарабатывает прилично, хоть и не чрезмерно, — гонорары, чтения и колонка «Заметки старого козла», которую он пишет для «Л.-А. фри пресс». Большие деньги еще могут случиться. Он вроде бы сам удивляется, говоря:

— Я тут сижу и пытаюсь работать на машинке, а кто-то звонит и предлагает из моей писанины кино сделать. И я давай болтать об отчислениях автору, двухлетнем опционе и что мне чистая прибыль нужна, а не валовая; и думаю: «Боже праведный, что со мной? Что вообще такое творится?» Теперь, когда мне перепало немного славы, ко мне в двери люди вдруг валом повалили. Я такого опасаюсь. Мне кажется, я справлюсь, но все равно боязно.

А если большие деньги вдруг и впрямь случатся?

— Мне это, наверно, прихлынет к мозгу, и я стану совершенно злобной вонючкой. Проверь. Нет, если правду хочешь, вряд ли на данном этапе жизни мне это грозит — я слишком много повидал, меня слишком долго закаляли.

Тейлор Хэкфорд, продюсер документального фильма о поэте для лос-анджелесской телестанции «Кей-си-и-ти» и держатель прав на экранизацию «Почтамта», говорит, что Буковски двояко относится к своему запоздалому успеху.

— Иногда он чувствует, что признание, которое наконец его настигло, он заслужил, давно пора, — говорит Хэкфорд. — А бывают времена, когда ему кажется, будто все это чей-то розыгрыш: вот сейчас-де отберут пишущую машинку и скажут, что просто пошутили. Внутри у него постоянная борьба: он догадывается, что на самом деле он один из лучших, и в то же время очень в этом не уверен. Мне кажется, с ним все будет в порядке, если он не станет слишком далеко отходить от машинки. Убить его может одно: если он начнет больше ездить с чтениями, мотаться по всей стране, прыгать с самолета на самолет и ночевать в «Холидей-Иннах». От чтений он нервничает, поэтому сильно пьет до, во время и после них, а это сказывается. Мне кажется, он сам такую опасность сознает. Вообще-то, он написал об этом замечательный рассказ «Вот что доконало Дилана Томаса». Если он ограничит чтения и будет держать их под разумным контролем, мы о нем еще много чего услышим.

Буковски, по словам Буковски, сейчас «на самом пике».

— Я пишу меньше, но нишу гораздо лучше. В каждой строке больше тщания. Я очень сомневаюсь в себе, поэтому знаю, что соразмеряю все правильно. Сейчас все вроде бы сходится. Я двигаюсь. Меня не победить. А завтра утром, может, новая напасть. Кто знает, может, все развалится и я сойду с ума, или впаду в буйное помешательство, или козла изнасилую, или еще что. Всегда есть шанс, что я опять окажусь на дне, стану вино хлестать с мальчонками. Ни за что не скажу им, что я поэт, ни о каких таких глупостях и не заикнусь. Буду сидеть и пить с ними и говорить: «Ну что, парни, я так и думал, что этим кончится».

Пиво исчезает быстро, и глаза в этих глубоких глазницах под кустистыми бровями наливаются кровью. Свет на столе у него за спиной очерчивает ему макушку нимбом. Нимб не идет Буковски. Похоже, у него больна печень, однако, судя по всему, писатель чувствует себя прекрасно.