Чарльз Буковски - Интервью: Солнце, вот он я

Да какая там разница? Тот, у кого нет, промотает всё на роскошества; тот, у кого есть, будет продолжать. Если вы оглянетесь на то, что я написал с 1979 года, сами увидите, провалился я или мне все удалось. Моя догадка — удалось. Но удача моя в том, что все произошло чересчур и слишком поздно, и я думаю… если я недостаточно мудр, чтобы понимать такое в шестьдесят лет, я знаю очень мало. Если я знаю очень мало, так мне и надо, — поглядим.

«Charles Bukowski on Charles Bukowski As Written to Gerald Locklin», Home Planet News, Vol. 3, No. 4, Issue 14, Winter 1982–1983, p. 9.

С Буковски мне иногда везет — мы переписываемся. Обычно о том, что кто-то хочет его увидеть, — и письма у него всегда прекрасны. В общем, я подумал: пускай сядет, нальет себе стакан и напишет мне побольше — вроде как интервью у себя возьмет. Я ему объяснил, мол, пытаюсь тут рассказать, что и как пишут на Западном побережье, обрисовал «Хоум плэнет», предложил несколько тем, но ничем не ограничивал. Мне не хотелось брать у него формальное интервью, потому что нам обоим это отвратительно, а кроме того, в последнее время у него уже несколько интервью брали, и все оказались, так или иначе, плохи. Ну, вот вам результат. Мне нравится.

Мне нравится Сан-Педро. Здесь хорошо прятаться, Голливуд-Парк недалеко, Лос-Аламитос. И нигде вдоль Тихоокеанской и/или Гэффи не отыщешь стайки поэтов, тянущих эспрессо. Есть и недостатки: в городке нет ни единой приличной едальни, а винные лавки часто закрываются в 9.30 вечера. Но поскольку я покупаю ящиками, а в заначке у меня обычно спрятано 3–4 бутылки, все в порядке. Тут ненапряжно и легко — так отнюдь не везде бывает. Мне нравится.

Фильмы, да, Феррери — чем больше, тем лучше. Газзара [123]умеет играть, и у него хорошие глаза. Посмотрим… Я знаком со множеством киношников, в основном через Барбе Шрёдера: с операторами, режиссерами, главным образом из Европы, где, по-моему, пленка ближе к действительности, вот только время от времени они навязывают так называемый авангард, который, помнится, я видел 40 лет назад в художественных кинотеатрах Нью-Йорка… О субтитрах Годара: я не говорю по-французски и удивился, когда он приписывал что-то мне. Было так: француз перевел сценарий на английский, а потом я взял сценарий на английском и его американизировал. Но с другой стороны, Годар использовал одно мое стихотворение в какой-то сцене и упомянуть меня забыл; лишь однажды вечером мы выпивали, и он протянул мне пачку франков, так что оплата была наличкой, а не славой, ладно [124].

На меня со всех сторон смотрело несколько камер, и я сомневаюсь, что это имеет отношение к творчеству: они же просто тычут в то, что осталось от души Чинаски. Паскудство, но, когда я напиваюсь, мне все равно. Язык распускается, я два слова могу связать. Но перебор публичности — это смерть, поэтому добрых 50 процентов я сейчас отбрасываю, а скоро, наверное, и совсем брошу. Недавно вот отказался от $ 2000 за поэтические чтения — все во мне восстает против того, что я буду болтаться на ветке, а в меня станут тыкать. Вставляешь лист в машинку и что-нибудь печатаешь. Вот в чем суть, а все остальное — мура; и когда тебя достаточно долго мурыжат и усаживают за этот лист бумаги, а ничего не выходит, старые прилипалы сваливают первыми. Поэтому лучше их опередить и вернуться к чистому действию. К лошадям, пойлу и машинке. Все, что этому мешает, — смерть, включая женщин, в особенности женщин. Чем дольше мне удается держаться подальше от женщин, тем лучше я себя чувствую. Вчера вечером, например, на коротких заездах сижу я на втором ярусе и вижу эту рыжую с попкой и сиськами, мы раньше были знакомы, а рыжие эти волосы у нее — длинное пламя, и вижу я, что к окну ставок она подходит одна. Я бегу вниз и весь остаток вечера играю на первом этаже. Хватит: эта липкая паутина безумия для тех, кто повыносливей.

А кроме того, она была не очень приятный человек.

Джеральд Локлин. Фото Ванессы Локлин

«Уорми»? Ну, по-моему, это единственный литературный журнал. То есть, получив его, я обычно тотчас же запираюсь в сортире и читаю от корки до корки, пока сижу на горшке, или прыгаю в ванну или в постель и читаю. У меня нет претензий к большинству стихов, а когда я дочитываю, мне мало. О других журналах я такого не скажу. Когда я их читаю, у меня болит голова, спать охота, я страницы листать не могу — невероятно, какая писанина им сходит с рук, поэтические позы XIX века, все так ужасно, что даже не верится, это как шутка неудачная, которую повторяют снова и снова. У Мэлоуна есть редакторский глаз — вот этим все и объясняется… У «Нью-Йорк куотерли» был прекрасный формат, и где-то процентов 40 стихов, но они сейчас закрываются, хоть и говорят мне, что это неправда. Я знаю только, что они уже пару лет не выходят и не печатают 25–30 принятых у меня стихов, но это я переживу, напишу новые.

Нью-Йорк? Я там выдержал всего 3 месяца. Там трудно жить без денег, на чужой территории и без профессии. Это было в 1944-м или 1945-м — теперь, может, и славное местечко, только я пытаться не стану.

Политика? Политика — это как женщины: увлечешься ею всерьез, и в конце окажется, что ты эдакий дождевой червяк, раздавленный башмаком докера.

Ну, у меня есть карточка «Америкэн экспресс», «Виза» и «БМВ», но я по-прежнему пишу, а писать мне всегда было в удовольствие, это такая не-работа, писать легко, как пить, и я обычно совмещаю. От других писателей я слышу, как ТРУДНО писать, и, если бы мне это было так чертовски трудно, я бы занялся чем-нибудь другим. Самый длинный период писательского застоя у меня случился в прошлом месяце — 7 дней, и по большей части вызвали его люди , которые постоянно путались между мной и машинкой. Мартин из «Блэк спэрроу» мне сказал: «У меня в архиве так много твоих стихов, что, умри ты сегодня, я бы выпустил еще 5 или 6 книг, и все были бы хороши». Но он, конечно, мой поклонник. Может, хороши бы оказались только 3.

Я отказался от нескольких бесплатных путешествий в Италию, Францию, Испанию. Это же просто новая куча интервью, Джеральд. Я сейчас где-то на 240-й странице «Хлеба с ветчиной» [125](это роман), а это значит, что книга почти закончена. Потом немного переписать и 2 года ждать публикации. Это нормально. Почту я бросил только в 1970-м, и с тех пор у меня все хорошо, быстро и достославно — бах-бах-бах; если я прямо сейчас умру, буду знать, что дешевый мой оттяг был поистине хорош.

Хорошие новые писатели, может, и есть, не знаю. Надеюсь. Но книг я больше не читаю. Я читаю газету, результаты скачек, боксерских матчей. Я подсел на телевизор, довольно сильно. Жду вот поединка Хирнза с Леонардом [126]. Заметь, я изменил порядок имен и надеюсь, что бой закончится так же. Дюран [127]— просто жирный. Когда Хирнз бьет Леонарда, Л. получает от жилистого худышки, у которого в перчатке копыто мула. Но у Леонарда кишка не тонка и есть стиль. Кто бы там ни победил, он свою победу заслужит.