Юрий Цыганов - Зона любви

Только не надо дергаться, мужики. Пусть они утвердятся на троне. Пусть упиваются властью. Пусть расслабятся…

Мы уходим в подполье. Самые смелые, отчаянные и искушенные воины, — слушайте меня! Те, кому нечего терять, — слушайте меня! Мы объявляем войну их притягательным прелестям. Мы вырвем их сучье оружие! Мы заставим их растеряться, запаниковать… Они расслабятся, потеряют бдительность… Они все равно ничего не поймут! Вот тогда!..

Вот тогда мы — лучшие из лучших — начнем умирать. Целыми легионами. А что нам остается делать, когда всё так запущенно? Кстати, я уже начал. Собственно уже умер…

И умирая, мы будем стоять насмерть, как защитники Брестской крепости. Мы напишем в тех каменных чертогах последние, но главные слова: «Ни шагу назад!». И еще: «Умрем, но из крепости не уйдем!».

Но мы никогда не сдадим свою крепость!

Мы заставим вас вспомнить о настоящих воинах, плюющих на смерть (плевок!) и презирающих блаженные входы в Эдем (плевок, плевок, плевок!)

Вот тогда, следующие поколения воинов, воодушевленные нашим бессмертным подвигом, вернутся (вы же их и позовете) со своим восставшим оружием, нацеленным на звезды в небесах. И всё возьмут сами.

Вот тогда, возможно, и наступит какая никакая гармония.

Эй, там! внизу… все еще живущие в своем лучшем из миров… Вы спросите меня, горемыки, полюбопытствуйте, бедолаги: что я делал на земле всю свою сознательную жизнь? Чем я там, безумец, занимался? Что тревожило тело, и душу, и мозги мои?

И я отвечу. Сплюну и отвечу: «Я пытался постичь то священное племя!»

Помните, как там у Венички…

Ему, как Карлу Марксу, нравилась в них слабость, то, что у них есть талия и они вынуждены мочиться, приседая на корточки. И это наполняло Ерофеева негой. О, кей! Но и он — проницательнейший — всё равно ни черта не понял, потому что они Марата ножиком зарезали, а в Ильича из нагана стреляли. И это убивало в Ерофееве всякую негу. То есть, приседать приседай, но зачем из нагана-то стрелять!

Я же пошел иным путем.

Я стал сам в себе выращивать женщину, с целью познать ее тайну. Как Лев Толстой, я ее чувствовал в подвале души моей. Она там, бедняжка, чахнула…

Я стал лелеять ее и взращивать. Я даже на корточки стал приседать, чтобы помочиться. И ни в кого никогда из нагана не стрелял!

Я долго трудился. Я вырастил, наконец, шикарную женщину, со всеми выкрутасами, непредсказуемостью, загадками. И — о, чудо! — я познал, наконец, их парадоксальную логику! В отличие от нашего надприродного сознания, они обладали сознанием — природным. То есть более устойчивым и гармоничным. Только и всего!

И что?

Что дало мне это открытие? Эти откровения, сошедшие на меня…

Да, ничего!

Моя пленница оказалась лесбиянкой — то есть, ориентированна была на тех же особ, которых я пытался постичь!

Я потерпел фиаско!!

Я так ничего и не понял в женщинах и отлетел сюда недотепой. Дураком, которого, кстати, шлепнули, как муху, из-за бабы.

Но вот теперь, в спокойной обстановке, рассматривая проблему, как бог, ото всюду… и с высоты, и из глубин, (из бездны вершин, если хотите) я дозрел и прозрел.

Я понял, что ничего понимать и не надо.

Есть Живот, к которому мы все привязаны пуповиной пожизненно. Есть вход в Эдем и выход в Ад. Ад, который нам суждено пройти, не ропща. И всё!

И кто скажет, что это не так, я плюну в него последним плевком. И плевок тот будет самым позорным и несмываемым.

Но вернемся на землю. Туда, где закаляются сердца, где происходит вечная борьба, — борьба, как форма существования.

Вернемся в те времена, когда я — бестолковый — что-то пытался постичь, когда, за неимением реальных врагов, — бился с призраками…

Вы, конечно же, помните одного чудика, накрытого медным тазом, сражающегося с ветряными мельницами? Так вот, мои призраки куда страшнее. То были — безобразные орды, летящие в пустоту! Без жалости, без цели испепеляющие все вокруг. И, несмотря на их виртуальность, разруха, что несли их воины, вселяла не меньший ужас. И запах смерти, и тошнотворный вкус страха, и отчаяние — все было реальным. И победить ту орду, практически, — возможности никакой!

Вернемся к моему падению в пустоту. К агонии существа, решившего не сдаваться тем ордам.

Среди наших проституток не бывает феминисток. Факт. Одно с другим не сочетается… Среди русских баб (исключая столичных штучек) их вообще единицы. Этой заразой пылит хваленая цивилизация, которая нам пока не грозит.

Феминизм, мне так кажется, — это комплекс неполноценности неких унылых существ, пытающихся доказать что они что-то стоят. Русской женщине доказывать нечего — она даже не понимает, родная, о чем, собственно, речь. Так что тема эта надуманная, как и многое, что заносит нам западный ветер.

У нас задачи страшнее, а решения проще: прожить и выжить. А как тут без женщины? И соваться страшно.

Но я-то, собственно, о проститутках…

Так вот, от них я не услышу глобальной ерунды о месте женщины в современном мире. Они не качают права во вселенском масштабе. И вообще прав не качают… Обязанность они свою знают — подставить свой мини эдем по найму — по первому требованию. А права… да у кого они есть, в нашем гнилом болоте! Пусть отзовутся — эй! Я бы хотел посмотреть, в ясны очи этого румяного молодца или, слегка косящие — полоумной молодке!

Вот почему я стремился к ним. Там мой клинок совершенствовался в фехтовании, получая сатисфакцию, а дух отдыхал. Там не было противоречий. Там я ни разу не встретил склеенные колени и добродетельных глаз.

Все женские добродетели находятся в животе, вечном, как земля и небо. Он истинен и абсолютен, как восход по утрам и закат вечерами…

А как упоительны в России вечера — всяк теперь знает.

Так что в упоении вечерами я стремился к вечности — животу и венчику, обрамляющему вход в него. Больше меня в том мире уже ничего не интересовало.

Правда, мне, гладиатору, воевавшему с призраками, доставался в награду лишь суррогат той вечности… Ну так что ж? Зато как восхитителен, бывает самообман, когда ты сознательно стремишься к нему и получаешь удовлетворение. Просто не надо сильно задумываться и так пристально смотреть вслед тем бешеным ордам, летящим в пустоту.

Было, иль нет непорочное зачатие — мне неведомо, но о порочном не зачатии я разведал практически все.

Я еду… крадусь к ним тайной тропой, как зверь, увлекаемый запахом самки… неслышной юркой змейкой ползу на охоту.

А вы, добропорядочные граждане моей страны, спите спокойно. Вам нечего волноваться. Я отработаю за вас весь грех, таящийся в ваших душах подспудно. Во всяком случае, два смертных греха — похоть и гордыню — я безропотно тащу за собой на Голгофу. Там и состоится глупая казнь, под дурные крики малочисленной черни. Только вы и ее не заметите. Вы никогда не замечали судьбоносных явлений. Спите и дальше, собратья по разуму…