Чарльз Буковски - Фактотум

— Начальство везде одинаковое.

— Чинаски, вы уже целый месяц бездельничаете, и вы это знаете.

— Человек надрывается, рвет себе задницу, только этого никто не ценит.

— Вы не особенно надрывались, Чинаски.

Я сидел, смотрел на свои ботинки. Не знал, что сказать. Потом я поднял глаза.

— Я отдавал вам свое время. Это все, что я мог отдать, — это все, что есть у человека. За какие-то жалкие доллар и двадцать пять центов в час.

— Помнится, вы умоляли, чтобы вас взяли на эту работу. — Вы говорили, работа для вас — второй дом.

— …мое драгоценное время, чтобы вы жили в своем большом доме и имели все блага, которые к нему прилагаются. Если кто-то остался в проигрыше в этой сделке, в нашем с вами соглашении… так это я. Я проигравший. Вы понимаете, что я пытаюсь сказать.

— Я все понимаю, Чинаски.

— Вы все понимаете?

— Да. А теперь уходите.

Я поднялся. Манц был в консервативном коричневом костюме, белой рубашке и темно-красном галстуке. Я хотел, чтобы последнее слово осталось за мной. Мне хотелось уйти со вкусом.

— Манц, мне нужна справка о страховании по безработице. Как-то не хочется, чтобы у меня были какие-то сложности при получении пособия. А то вы вечно пытаетесь обмануть рабочего человека. Но я свои права знаю. Так что давайте решим все мирно, а то я вернусь, и у вас могут быть крупные неприятности.

— Вы получите свою справку. А теперь убирайтесь к черту!

И я убрался к черту.

Я очень удачно играл на скачках, и еще у меня были деньги с букмекерских сборов, так что я и не рвался искать работу, и Джан это нравилось. По прошествии двух недель мне стали выплачивать пособие по безработице, и мы уже ни о чем не волновались: только трахались и болтались по барам, а раз в неделю я приходил в Калифорнийское управление по безработице и забирал чек на пособие. Надо было всего лишь ответить на три вопроса:

— Вы способны работать?

— Вы хотите работать?

— Если вам предложат работу, вы сразу пойдете на это место?

Я всегда отвечал:

— Да! Да! Да!

Также мне нужно было назвать три компании, куда я пытался устроиться на работу за прошедшую неделю. Названия компаний и адреса я выписывал из телефонной книги. Меня всегда удивляло, когда кто-то из безработных, подающих прошение о пособии, отвечал «нет» на какой-то из трех вопросов. Им тут же отказывали в пособии и направляли в соседний кабинет, где специально обученные консультанты помогали им быстро и эффективно скатиться на городское дно.

Но, несмотря на еженедельные поступления в виде пособия по безработице и неплохую заначку с ипподромных денег, финансы все же запели романсы. Когда мы с Джан напивались, мы становились вообще невменяемыми и вечно влипали в какие-нибудь истории. Я постоянно носился в тюрьму Линкольн-Хейтс и оставлял там немалые бабки, чтобы Джан выпустили под залог. Она спускалась ко мне на лифте в сопровождении какой-нибудь надзирательницы откровенно лесбийской наружности, почти всегда — либо с подбитым глазом, либо с рассеченной губой, и нередко — с очередной порцией мандавошек, подарочком от какого-нибудь маньяка, с которым она познакомилась где-нибудь в баре. Я платил за нее залог, а потом были судебные издержки и штрафы, и плюс к тому — предписания от судьи ходить на собрания общества анонимных алкоголиков в течение как минимум полугода. У меня тоже набрался внушительный список штрафов на круглую сумму и условных или отсроченных наказаний. Джан всегда умудрялась меня отмазать. Статьи были самые разные: от попытки изнасилования и оскорбления действием до появления в общественном месте в непристойном виде и оскорбления общественной нравственности. Меня также неудержимо тянуло на нарушение общественного спокойствия и порядка. Большинство этих правонарушений даже и не предполагали заключения в тюрьму — пока мы исправно платили штрафы. Но это был постоянный источник расходов. Причем расходов немалых. Помнится, как-то ночью наша старенькая колымага заглохла на выезде из Макартур-парка. Я взглянул в зеркало заднего вида и сказал:

— Слушай, Джан, нам повезло. Нас сейчас подтолкнут. Он уже едет к нам. Все-таки есть еще добрые люди в этом бездушном уродливом мире. — Потом я опять посмотрел в зеркало заднего вида. — Джан, ДЕРЖИСЬ! Сейчас он в нас ВРЕЖЕТСЯ!

Сукин сын даже не сбросил скорость. Он впилился в нас сзади. Удар был такой сильный, что передние сиденья сорвались с креплений, и нас с Джан сбросило на пол. Я вышел наружу и поинтересовался у этого парня, где он учился водить машину — видимо, где-то в Китае. И еще я угрожал ему смертоубийством. Потом приехала полиция. Меня попросили дунуть в трубочку.

— Не вздумай, — сказала Джан.

Но я ее не послушал. Почему-то я вбил себе в голову, что раз этот дятел ударил нас сзади, значит, он виноват, из чего следует, что я просто не мог быть пьяным. Последнее, что я запомнил: как меня увозили на патрульной машине, а Джан стояла рядом с нашей заглохшей старушкой со свороченными передними сиденьями. Подобные случаи — а они повторялись чуть ли не изо дня в день — обходились нам очень недешево. Мало-помалу наша жизнь разваливались на части.

Мы с Джан поехали в Лос-Аламитос. Была суббота. В те времена лошадиные бега на дистанцию в четверть мили были еще в новинку. Восемнадцать секунд — и все ясно: выиграл ты или проиграл. Трибуны тогда строили из простых необработанных досок, расположенных друг над другом. С широченными щелями между рядами. Когда мы приехали на ипподром, там уже было полно народу. Мы нашли два свободных места, постелили на них газету, чтобы обозначить, что они заняты, а сами спустились в бар — выпить и изучить таблицы заездов…

После четвертого заезда наш общий выигрыш составлял восемнадцать долларов — уже после вычета комиссионных. Мы сделали ставки на следующий заезд и вернулись на трибуну. Прямо посередине расстеленной нами газеты сидел низкорослый и сухонький старикашка.

— Сэр, это наши места.

— Тут трибуна без мест.

— Да, билеты без мест. Но тут дело в простой человеческой вежливости. Понимаете, речь идет о порядочности. Люди специально приехали пораньше… бедные люди.

Такие, как мы или вы… люди, которые не могут позволить себе взять билет на трибуны с обозначенными местами.

Эти люди приехали пораньше и заняли места. И расстелили на этих местах газеты, чтобы обозначить, что места уже заняты. Это часть кодекса, понимаете… кодекса чести… потому что мы, бедняки, должны относиться друг к другу по-человечески. Потому что иначе нам вообще будет тяжко.

— Эта трибуна без мест.

Он весь напыжился, растопырился и занял еще больше места. На нашей газете.