Чарльз Буковски - Фактотум

— Мой муж очень болен, — сказала миссис Адамс, вручая мне расписку и ключи. Она улыбнулась. У нее были красивые глаза — светло-карие и искрящиеся. Я пошел вверх по лестнице. К себе в комнату.

Уже наверху я вспомнил, что забыл чемодан под лестницей. Я спустился и взял чемодан. Хриплые вздохи за дверью миссис Адаме стали значительно громче. Я занес чемодан к себе в комнату, бросил его на кровать, потом снова спустился и вышел на улицу, в ночь. Прошелся по городу, нашел бакалейную лавку, купил батон хлеба и банку арахисового масла. У меня был карманный нож, так что мне было чем намазать масло на хлеб. То есть я мог поесть.

Вернувшись в дом, я пару минут постоял в коридоре внизу, слушая натужное дыхание мистера Адамса. Я стоял и думал: «Вот она, Смерть». Потом поднялся к себе, открыл банку с арахисовым маслом и — под аккомпанемент приглушенных звуков смерти, доносившихся снизу, — запустил туда пальцы. Я ел масло руками. Это было волшебно. Потом я открыл пакет с хлебом. Хлеб был зеленый, заплесневелый, и от него пахло резкой перебродившей кислятиной. Как можно вообще продавать такой хлеб?! Что же это за место такое, Флорида? Я бросил хлеб на пол, разделся, выключил свет, лег в постель, накрылся одеялом и еще долго лежал в темноте и прислушивался…

Утром в доме было тихо, и я подумал: «Хорошо. Наверное, его увезли в больницу. Ну или в морг. Теперь, может быть, мне удастся посрать». Я оделся, спустился на первый этаж, где была ванная, и — да — у меня получилось. Потом я вернулся к себе, снова забрался в постель и поспал еще часик.

Меня разбудил стук в дверь. Я сел на кровати и крикнул: «Войдите!» — спросонья не сообразив, что происходит. Дверь открылась. Вошла совершенно роскошная женщина, одетая во все зеленое. Настоящая кинозвезда. У нее была блузка с глубоким вырезом и узкая юбка в облипку. Женщина ничего не сказала. Она просто стояла и смотрела на меня. Я сидел на кровати, в одних трусах, и прижимал к груди одеяло. Чинаски — великий любовник. «Будь я мужчиной, — подумал я, — я бы набросился на нее и изнасиловал вот прямо сейчас, я бы сделал так, чтобы у нее загорались трусики каждый раз, когда я прикасаюсь к ней, я бы заставил ее поехать за мной на край света, я бы писал ей любовные письма на светло-красной папиросной бумаге, и она бы рыдала, читая их». В отличие от тела лицо у нее было какое-то неопределенное, невыразительное. Самое обыкновенное лицо круглой формы. Ее глаза упорно пытались поймать мой взгляд. Ее волосы были растрепаны. Ей было лет тридцать пять. И она пребывала в каком-то странном возбуждении.

— Муж миссис Адаме скончался сегодня ночью, — сообщила она.

— Ой, — сказал я и подумал, что она, наверное, тоже рада, что эти кошмарные звуки наконец прекратились.

— И мы сейчас собираем деньги. На цветы для похорон мистера Адамса.

— То есть эти цветы предназначаются для покойника? А зачем покойнику цветы? — сказал я. Получилось довольно нескладно.

Она замялась в нерешительности.

— Мы подумали, что так будет правильно. Так всегда делается. В общем, я зашла спросить, не хотите ли вы поучаствовать?

— Я бы поучаствовал, но я только вчера приехал в Майами, и у меня нет ни гроша.

— Совсем ни гроша?

— Я как раз собирался заняться поисками работы. Я заплатил за квартиру, а на последние десять центов купил арахисовое масло и батон хлеба. Батон оказался зеленым, еще зеленее, чем ваше платье. Я оставил его на полу, но даже крысы к нему не притронулись.

— Крысы?

— Я говорю только о своей комнате.

— Но вчера мы беседовали с миссис Адамс, и я спросила ее про нового квартиранта — мы все как будто одна семья, — и она сказала, что вы писатель. Пишете для солидных журналов типа «Esquire» и «Atlantic Mounthly».

— Черт, я ничего не могу написать. Это я так сказал, для поддержания разговора. Квартирным хозяйкам обычно нравится, когда я так говорю. Мне сейчас очень нужна работа, любая абота.

— Может быть, вы внесете хотя бы двадцать пять центов? От двадцати пяти центов вы не обеднеете.

— Милая, мне эти двадцать пять центов гораздо нужнее, чем мистеру Адамсу.

— Молодой человек, мертвых следует уважать.

— А живых уважать не надо? Я одинок, я в отчаянном положении, а вы такая красивая в этом зеленом, платье.

Она развернулась, вышла из комнаты, прошла в дальний конец коридора, открыла дверь в свою комнату, вошла, закрыла дверь — и с тех пор я ее не видел.

Флоридское отделение государственной Биржи труда оказалось приятным и славным местом. По сравнению с Биржей труда в Лос-Анджелесе, где всегда полно народу, здесь было пустынно и тихо. Можно было надеяться на удачу. Вряд ли на большую удачу, но даже маленькая — это все-таки лучше, чем ничего. Да, все верно, я был не особенно честолюбивым, но ведь где-то должно найтись место для людей без амбиций. Я имею в виду, такое место, которое было бы лучше тех, которые нам достаются обычно. Вот скажите, как можно любить свою работу и вообще наслаждаться жизнью, если тебе каждый день надо просыпаться по будильнику в половине седьмого утра, подниматься с постели, одеваться, насильно впихивать в себя завтрак, срать, ссать, чистить зубы, причесываться, трястись в переполненном общественном транспорте — для того, чтобы не опоздать на работу, где ты будешь вкалывать целый день, делая немалые деньги, только не для себя, а для какого-то дяди, и при этом еще от тебя будут требовать, чтобы ты был благодарен, что тебе предоставили такую возможность?!

Меня вызвали на собеседование. Клерк держал перед собой мою анкету, которую я заполнил на входе. К описанию опыта работы я подошел творчески и с умом. Это такая профессиональная хитрость: мы опускаем упоминания обо всех низкосортных работах, а хорошие работы описываем обстоятельно и подробно. Также мы опускаем периоды длительных запоев, когда мы полгода не делали вообще ничего — только пили и трахали очередную подругу, которую только что выпустили из психушки или которая только что развелась и, разумеется, была крайне несчастлива в браке. Да, я не спорю: все мои предыдущие работы были самого низкого сорта. Но я все-таки выкинул пару-тройку совсем уже тухлых.

Клерк быстро просмотрел карточки в своей маленькой настольной картотеке.

— Вот. Для вас как раз есть работа. — Он достал одну карточку.

— Да?

Он посмотрел на меня.

— Работник санитарной службы.

— А это что?

— Это уборка и вывоз мусора.

— Нет, я не хочу.

Я содрогнулся при одной только мысли обо всех этих горах мусора, об утренних похмельях, о черных, которые будут смеяться надо мной, о неподъемных мусорных баках, о том, как я буду блевать, выворачиваясь наизнанку, в гниющие апельсиновые корки, кофейную гущу, размокшие окурки, банановую кожуру и использованные тампоны.