Андрей Рубанов - Великая Мечта

– Господа! – провозгласил я. – Позвольте мне, так сказать... В целом... Выразить...

В ушах шумело.

– Бесконечный восторг и обожание...

– Штрафную ему!

Когда в правом кармане есть нашатырь, а в левом – корвалол, чувствуешь себя королем любой вечеринки.

– И поздравить нашего, всеми любимого... А также пожелать...

Что ему пожелать? Что пожелать человеку, у которого все есть?

Или наоборот, ничего нет у него, кроме тесноватой двухкомнатной квартирки в старом трехэтажном доме, где отсутствуют горячая вода и мусоропровод. Но разве это имеет значение?

Ты, обнюхавшийся нашатыря, запутавшийся в долгах шизофреник, вечно куда-то спешащий и ничего не успевающий, что ты намерен пожелать человеку, который никогда никуда не спешил и тем не менее во всем тебя опередил?

Мне поднесли не менее ста пятидесяти граммов. Ухватив фужер за ножку, я понюхал – воняло гадостно – потом заявил, что до дна не пью по техническим причинам, затем изловчился и закончил витиеватый тост, затем пригубил – вкус бухаловки показался мне кошмарным – улыбнулся на публику и кое-как, спиною, раком-боком, отступил в кухню.

– Ты чего? – озабоченно спросил появившийся следом Илья.

– Хуево мне, – честно ответил я. – Извини.

– Ерунда. Бывает.

– Мне через десять минут надо обратно. Домой. Тяжелый день был.

– Понимаю.

– Прости – не поучаствовал в веселье.

– Да и хрен с ним, с весельем... Ты плохо выглядишь.

– Я знаю.

– Это все ваша Москва, – убежденно сказал Илья и деловито прикрыл кухонную дверь, да еще и нажал ладонью, закупорил плотно. Мне показалось, что хмельная орава гостей ему надоела.

Установилась тишина, и мне стало хорошо.

В моем городе, вообще, тихо. Очень. Особенно вечерами.

Здесь, на кухне у друга, пахло свежим хлебом и тушеным мясом. Здесь с черных оконных стекол стекали капли. Здесь в газовых конфорках гудело синее пламя. Здесь торжествовал тот особенный уют, какой не найти в самом комфортабельном пятизвездочном отеле. Здесь к белой стене холодильника были приклеены детские рисунки, наивные разноцветные каракули: пузатые нескладные человечки с ножками-палками; трогательные стрелочки, надписи – «мама», «папа», «Дениска», «Настя» – мне бы одеяло, я б улегся прямо здесь, на полу, и погрузился в благостную дремоту. Все, что я видел вокруг, лечило меня. Вкачивало некие нужные соки.

– Чайку налей, что ли, – попросил я. – Жиденького... Скоро мне бежать. Через двадцать минут – поезд. Вот, обещал сегодня сына в кино сводить. Сам понимаешь, иногда надо и о семье подумать...

– Всегда. Всегда надо о семье думать.

– Знаю. Но проклятая работа отнимает все время.

– Работа – это всего лишь работа. А семья – это семья. В вашей Москве работа – главное. А для меня жизнь начинается только тогда, когда рядом жена и дети... Посиди-ка здесь, я сбегаю, фотографии принесу. Мы неделю как из Шри-Ланки вернулись...

– Молодец ты. В Шри-Ланку прокатился... Старый друг деловито поджал обветренные губы.

– У меня мечта есть. Только не смейся. Я детям семь морей хочу показать. И три океана. Вот, Черное море показал. Каспийское. Балтийское. Средиземное. Эгейское...

– Хорошая мечта. Мне нравится, – сказал я и пошутил: – Есть еще Белое море. И Баренцево...

– Это по твоей части. Ты у нас старый зэк, экстремал. Любитель северных морей.

– В гробу я видел такой экстрим.

– Съешь хоть что-нибудь.

– Прости, не лезет.

– Бледный ты. Неужели нельзя позвонить какому-нибудь другу, чтоб приехал на машине, тебя забрал?

– Своего друга я закопал. Пятнадцать лет назад. Кстати, и ты поучаствовал. Больше друзей у меня нет.

– А я?

– Ты – друг детства. Это немного другое. Я, брат, приезжаю к тебе, сажусь вот на этой кухне вот на эту табуретку, пью вот этот чай, смотрю вот в это окно – и отдыхаю...

– Ну и отдыхай, не езди никуда.

– Я сыну обещал.

– Тогда я вызову тебе такси.

– Не надо. Тут до вокзала десять минут, быстрым шагом.

Илья засмеялся.

– Ты в зеркало на себя глядел? Ты на него способен, на быстрый шаг?

Я тоже засмеялся, и мне стало еще легче. Почти совсем хорошо.

Из кино возвращались почти ночью. Не ночью – тем поздним вечером, который уже практически ночь, и все-таки не ночь, потому что слишком весело и ярко горят окна в домах, слишком шумно несутся по дорогам автомобили. Третий Рим не спешил засыпать, он продолжал торопиться, вращаться, мчаться, действовать, он слишком медленно гасил и сублимировал накопившееся за тяжелый рабочий день возбуждение, он не верил в то, что сегодня вот-вот превратится во вчера.

Я двигался медленно. Ковылял. Так сильно мои ноги болели только в тюрьме. Сын – как и положено одиннадцатилетнему человеку, которому в виде исключения позволили нарушить режим дня, – был перевозбужден и бегал вокруг меня кругами, изображая то ли пароход, то ли самолет. Я смотрел на него и завидовал. Почему энергия в живых существах с возрастом убывает? Лучше бы наоборот: чем старше и взрослее, тем активнее... Вот какую мечту дать бы людям: вечную неизбывную силу. Неспособность уставать.

Мимо деловито прошел человек, очень похожий на переодетого мента, но я почему-то совсем не занервничал. Наоборот, захотелось слепить снежок и запустить в квадратную спину. Когда морозы к концу московского января наконец сходят на нет, когда фиолетовый полночный воздух начинает едва ощутимо отдавать предвесенней сыростью, можно приблизиться к ближайшему сугробу, пробить рукой плотную, гладкую корку наста и нащупать второй, более рыхлый слой снега, смешанного с маленькими бесформенными льдинками, – отменные, увесистые снежки получаются из такого материала, и летят они далеко и точно. Конечно, я выбрал мишенью не незнакомца, а собственного сына. Тот вскрикнул от возмущения и поспешно стал готовить ответную атаку. Мы затеяли стрельбу очередями. Победил, естественно, сильнейший, то есть – ребенок.

– А тебе понравилось кино? – спросил он, отдышавшись.

– Еще бы.

– Все-таки монстры были очень страшные, правда?

– Согласен.

– Особенно тот, с зубами. Когда он в первый раз прыгнул, мне стало так страшно, что даже голова заболела. Но потом сразу прошла. А тебе было страшно?

– Нет, сынок.

– Ты что, совсем ничего не боишься?

– Не боюсь.

– А разве так бывает?

– Бывает. И потом, ты должен понимать, что всех этих монстров из кино придумали люди. Такие же, как мы с тобой. Сценаристы и режиссеры. Они их специально из своей головы нафантазировали. Создали силой своей мечты. Они вытащили из собственного подсознания монстров, потому что именно их и боялись. Чего ты боишься – то ты создаешь.

Поразмыслив, ребенок признался:

– Я не понимаю.

– Потом поймешь.