Дана Шер - Бенджамин Эррел спускается в ад

***

Когда меня отчислили, мне позвонила мать. Письмо из колледжа на мое имя отправили ей. Я так и не удосужился написать им, чтобы они сменили адрес.

Энджи, послушай , после долгого молчания сказала мать. Я понимаю, твое детство…

Что тебе нужно, мам? – я оборвал ее. Хочешь читать нотации?

Обойдешься, – тут же огрызнулась она. Она всегда была резкой со мной. Впрочем, как и с Леей. Просто хочу предупредить тебя. – О чем? – Твой отец может казаться хорошим, но это не так. – Он дал мне работу. – Но чем ты за нее платишь, Энджи?

Я бросил трубку, явственно представив себе, как она закатит на это глаза. Даррел как раз пил кофе на кухне. Думаешь, я идиот? – спросил я у него отчаянно. Недолго думая, он кивнул. Я ощутил себя сбитым с толку еще больше. Но в каком смысле? Идиот – но терпимо, или прям идиот-идиот? Даррел в ответ рассмеялся, и мне вдруг стало легко. Лея звонила , – наконец сказал он. Приглашала на ужин. – Поедем вместе? – с замирающим сердцем спросил я у него. Он повертел в руках чашку. А потом улыбнулся мне, так ясно, легко, открыто, как будто бы быть со мной – было всем, чего он взаправду хочет. Да, конечно!

Да, конечно. Он так редко соглашался со мной. Впервые за долгое время я ощутил себя абсолютно счастливым.

***

Оставаться одному – это как умирать много, много раз подряд. Я много раз прокручивал перед мысленным взором ту сцену, пытаясь понять – почему же я ничего не сделал? Почему не попытался это остановить? Ответить было просто: это уже произошло раньше. А Даррел был не из тех, кто станет притворяться из вежливости. Он и так слишком долго меня терпел, вот как я понимаю. Терпел слишком долго. В ход пошли наркотики и алкоголь. Приезжала его мать, таща за собой Ненси. Она повторяла и повторяла мне: «Ты хороший парень, Энджи. Ты его не бросишь».

Я ни за что не бросил бы его, нет. Но это моя близость убивала его. Я врал, врал, врал ему постоянно. Насчет девушек, насчет выпивки, насчет встреч. Он мне верил. Он очень хотел доверять мне – как тогда, поверить в историю о ноже и рыбе, и зажить, как ни в чем не бывало. Но это не работало больше. Я слишком много врал – и я знаю, что делал это для себя, а вовсе не для него.

Обдолбанный Даррел мало чем отличался от Даррела под мухой, а трезвый Даррел был не отличим от обоих вовсе. Он всегда вел себя странно. Спотыкался. Пел. Забывал свои вещи в самых странных местах. Ничего не боялся. Но если раньше он выглядел так, будто носил корону, то теперь, глядя на него, я как будто видел, как ее сбивают вместе с его головой – снова и снова – и она катится вперед, застывая прямо перед моими ногами. Поэтому я старался на него не смотреть. От этого все делалось только хуже.

Однажды он потерял ключи от дома. Он не сказал мне об этом, написал только: «Ты скоро будешь?» . И я в очередной раз соврал ему: «Скоро» . Я думал, это ничего не значит. Он прождал меня у дома до ночи, звонил мне несколько раз, но я не брал трубку. Я был на работе – работой в тот вечер считался тот бурный корпоратив, который мы закатили в честь окончания съемок. Отец так и сказал мне, толкая меня в плечо: «Это – лучшая наша работы» . Половину вечера мы с другими помощниками смотрели, как он клеит одну из девушек-осветителей, которая была в два раза младше него самого, и я старался выпить как можно больше, чтобы наутро об этом забыть. Когда, уже утром, мне позвонила Лея, я все-таки взял трубку. Она только начала говорить, но по ее тону я сразу понял, что дело плохо. Лея… она никогда не плакала. Презирала слезы. Она даже «Побег из Шоушенка» смогла посмотреть без единой слезинки. А тогда она просто рыдала в голос. Спрашивала у меня – почему, почему? А потом – где ты был?! Я тупо твердил ей, что был на работе, отчего она только взбесилась и стала орать на меня – Ты прямо как наш отец! Меня замутило, потому что я вспомнил его ладони на крохотной, почти детской коленке помощницы. А потом трубку взял Дэн. Он назвал мне адрес приемного покоя больницы.

Я опрокинул в себя чашку горячего кофе в ближайшем «МакДоналдс», от которой меня едва не стошнило, и вызвал такси. Всю дорогу мой телефон вибрировал, раз за разом показывая пропущенную смс от отца. «Здорово вчера повеселились, верно?»

И почему-то я не мог сбросить ее, как весь вечер сбрасывал бесконечные сообщения Даррела. Где ты, Эндж? – Позвони. – Позвони, это срочно. Очередная блажь, думалось мне. Очередная дурость. Что ему в голову взбрело? Мы что, блин, женаты? Приехав в больницу, я жутко пожалел, что мы не были. В реанимацию пускали только жен, мужей и близких родственников.

Я же был просто бойфренд .

Просто семь-лет-в-одной-постели , да?

Просто гребанный бойфренд.

Я сидел на пластиковом стуле, пока из палаты не вышла его мать. И Ненси. Первая поздоровалась со мной, а вторая смотрела с таким видом, будто, будь ее воля, в реанимации оказался бы я. Не скажу, что я не заслужил это. Просто на какое-то мгновение мне стало жалко, что никак не вернуться в те времена, когда она цепляла мне в волосы заколки, а Даррел томно смотрел на меня в гостиной из-под накрашенных маминой тушью ресниц.

В тот миг я так хотел вернуть это. Так хотел удержать. Я вдруг понял, что Лея была права – я ничуть не лучше, чем мой отец, который отказывался стареть и попробовал откупиться от своих детей ценными подачками, вроде дома или карьеры. Я был таким трусом. Вот чему меня научил мой отец. Но если он собирался скрываться вечно, то я не планировал упускать свой украденный шанс у смерти. Я пообещал себе, что все исправлю. Было не важно, что будет потом. Неважно, что я не могу ничего исправить на самом деле. Тогда мне казалось, что я просто мало старался. Тогда мне казалось, что моя воля может сотворить настоящие чудеса. Но я ошибался.

Через несколько дней Даррел очнулся, но не хотел меня видеть. В моем мире настали тишина и тьма. Я погрузился в бездну. Все, что я мог – это сидеть на нашей крохотной кухне и думать о том, что я ни в чем не виновен. Что он просто злится. Но стоило мне только закрыть глаза, как я слышал отчетливое щелк, щелк – и запах корицы, окутывающий меня, вдруг становился все дальше и дальше, а потом исчезал совсем. Я знал, что на этот раз не сумею сочинить для него никакой истории. Реальность ворвалась между нами и растоптала все, что я мог для него придумать. Мы оба остались ни с чем, и мне даже казалось, что это значит: ничего не было вовсе. Я никогда не бывал в том туалете, не пялился на его лицо, не тискал в руках эти кудри, не слышал тот смех. Ничего не было – ни шрамов, ни татуировок, ни кухонных полотенец. Я устал слоняться по дому, пытаясь убедить себя в том, что все реально, поэтому собрал вещи и поехал пожить у Леи. Тогда я еще не знал, что вижу ту квартиру в последний раз.