Янос Рувер - Шизофрения, передающаяся половым путём

Безмолвный и молвный монотонный скот. Бормочущий, рассуждающий, совершающий нелепые действия, ходящий и ходящий, сидящий и лежащий, страдающий, молчащий, кто курящий в прокуренном насквозь пещероподобном сортире.

Перенаселённый скоп. Кто смотрел в окно, кто напрашивался на работы за сигареты или ещё какие-либо ништяки («конфеток», «печеньица»), кто уже работал, получив наряд от Души. Какая-никакая, но всё-таки – Скука. Ровно до момента чьего-либо обострения кратковременного с обязательством связать, привязать, увязать, ограничить, а и последующего медсестринского: уколоть препаратом. По протокольному врачебному этикету.

У санитара, с которым мы напарники и которого окрестил именем-прозвищем: «Экзекуция», девиз был прям и чёток: ускоряй время – а служба себе пройдёт, копейка звонко сунется на развратное потом дело саморазрушения, а и наслаждения.

Перенаселённый. От этого и не так спокойно, как должно быть.

Экзекуция ростом/комплекцией чисто ровня мне: квадрат челюсти, широта плеч, высокий рост. Разве что кулаки у него помноженные в разы – словно молоты с шипами-костяшками, голова с выпуклым лбом и сутулость неандертальца. При этом он служебно сообразителен, отчасти обаятелен, словоохотлив, в деле своём профессионален. От него веяло: «не влезай, не шали, лишнего не говори» – «очи долу, сказал». Экзекуция мастерски вязал, точно и ёмко бил, расталкивал как кегли мешающих в коридоре. Грабастал лапой за спину и оттаскивал, поддевал и швырял от себя. Лопатой-ладонью сбивал ударной волной до сотрясения.

Мы сидели с ним за мерзотно-бликующим столом. Прозрачность на этом коричнево-отвратном столе облуплялась, символизируя.

Два лезвия, соединённых оголённым проводом с торчащей на конце вилкой – кипятили в гранёных стаканах воду. Пакеты чая окрашивали кипящую воду в терпкое, причудливым дымом внутри. Дешёвые конфетки, дешёвые печеньица.

Мы выпили и познакомились.

Экзекуция был рад. Понимал причину его симпатии авансом: мы ведь уловимо похожи, к тому же избранная мной ветвь поведения с ним – это мимикрия под его речь, то бишь – мы будто были и внутренне похожи. Это укореняло в нём понятие, что мы одной стаи .

На поверхности объяснение всем вам: с ним мне работать, сосуществовать. И неясно – сколько времени. Поиск нужного мне настоящего Доктора, обращение настоящего Доктора к себе, подкуп, откуп и привержение к своим внутренним демонам и получение истинного способа излечения может стать очень долгим процессом.

Экзекуция быстро и верно задал мне паттерны поведения и работы: резкие окрики, как с детьми, как с пьяницами; резкие же осады наглых с тычком дрессировки; чёткие указания условно адекватным. Следование разграничениям: кто за белым билетом; кто от срока пенитенциарного; кто действительно пришел искать помощь; кого привели её искать; кто заблудший в поисках пищи-крова; кого пристроили.

Сколько людей – столько и мнений здесь обитать.

Любое нестандартное молчание, изменение сознания, крик, обострение: вязка. Так вернее, так пресекается. И, как штрих: приставить свитой прислугу за малое вознаграждение (или великое наказание), чтобы убирал, мыл, относил. Здесь дикая инфляция труда. Затрачиваемые кДж/ккал не соотносились полученным оплатам.

Адекватные с этого собирали забавный опыт.

Было бы, конечно, лучше, если бы все эти группировки обитали более раздельно, но таков уж кризисный период жизни страны и диспансера: в тесноте, негабаритности, обиде, толчее, густой жиже непринятия и тоскливом желании перемотать стрелки вперёд.

Авось, как-нибудь, да устаканится, – соврал и себе тоже.

Это прошлое время. 1 января такого года.

– Бабушки, дедушки есть? Есть, кому позвонить?

Милиционер сел возле меня на корточки. От него еле ощутимо веяло алкоголем, в глазах – настороженность и лицо выражало чувство… обиды?

– Был Большой брат.

Мы пошли к соседям в квартиру – у них телефон подключён, у нас – нет. В подъезде суетливая, ошарашенная толпа. С улицы раздавались весёлые крики. Проговорил номер Большого брата. Телефонный аппарат, кремово зелёный, клокотал при наборе диском. На том конце не взяли трубку. Милиционер снова посмотрел на меня со странным чувством (обиды? не разобрать), спросил какие-нибудь другие номера, но кроме этого у меня в памяти никакого не имелось. Всплыла картинкой записная папина книжка, в которой его почерком скупые черви всяческих цифр с именами, но сказать об этой книжке почему-то невозможно трудно. Будто горло першило, будто в мозгу речевой центр отключён, будто воздух стал плотным нестерпимо. До обморока со страхом. Милиционер подозвал другого милиционера и указал на телефон. Номер принялся набирать раз за разом теперь он, второй.

Побрёл, шоркая, за первым, вовне этой соседской квартиры, в которой чуждый запах другой семьи. Заметил самих соседей: сгорбленный пополам мужчина в подтяжках и его, со впалыми щеками жена – их разбудили, и от них тянуло волнением лихой беды. Подумал: «Почему они не отмечают новый год, а спят?».

В подъезде с носилками санитары. Заняли ограниченное пространство. На носилках – хлопчатобумажная с расползшимися пятнами, с ромбом простыня, скрывающая мертвеца. Взглянул на это, сказав себе, что скоро всё исправится и это текущее – какая-то ерунда, которая исчезнет, если сильно захотеть. Лишь бредовое сновидение. Сновидение умеет убедительно обманывать. Так и оставим.

Тесный подъезд с синей краской, белые маркие к касаниям поверху полосы извести со стен помазаны на плечах курток милиционеров, санитары сосредоточенные суровые, приподнимающие ручки носилок в местах изгибов мятых перил, высокие, с низа моего ребячьего роста.

Обоняние острое забивало лежалым табаком из банок-пепельниц у форточек.

Вбок мягко толкнула рука первого милиционера – он так оградил от панорамы взрослой ситуации.

Меня спешно одели в несколько слоёв тёплых кофт, спросили, где ключи, документы. Меня охватывал то ступор, то странная активность. Сжимал папку с документами, вертел маленький крестообразный ключ в ладони, касался куля перевязанного мешка с одеждой, собранного наспех. Сидел на диване униформичный врач. Он поднимал глаза резко, тут же их опускал, писал. Слишком долго и много писал до гипнотического укачивания, расшаркивая шариком ручки по бархату серого.

– Дозвонился?

– Нет, не берёт никто…

– Адрес знаешь брата своего? – это уже мне.

– Знаю.

Щербатые ступени, глазки соседских квартир, скрип половиц, узкий тесный тамбур, тяжёлая пружина в блестящей, слой на слое, краске.

Космическая мгла распахнутого мира, в котором нет ничего спасительного – небо опрокидывает, ветер сбивает, земля уходит в сторону.