Джонатан Летем - Бастион одиночества

Неприятнее всего стоять к Манхэттену спиной и смотреть на противоположную часть города. Тогда кажется, что находишься где-нибудь в канзасской прерии и смотришь на горизонт. Перед тобой откроется вид на тысячи крыш — точно таких же, как та, на которой ты стоишь. Огромная флотилия паромов, бескрайняя шахматная доска, гладкость которой нарушается высотками Уикофф, рекламным плакатом одежды «Игл» и высокой платформой в районе канала Гованус. Манхэттен — россыпь горных пиков, а Бруклин — плоский бутерброд, который поклевывают голуби и чайки.

Необъятное небо, голуби и чайки — и ты, на крыше собственного дома, с кольцом летающего человека на пальце.

Дилан стоит у каменного карниза, близко к краю, ставит на него ногу, согнув колено. Ему видна вся Дин-стрит, верхушки недавно посаженных деревьев, крыши проезжающих мимо автобусов. Голова идет кругом, и он убирает с карниза ногу. Что толку торчать тут и пялиться вниз? Желание полетать остывает, мало-помалу уходит. Может, это ошибка. Человек с кольцом должен совершить свой первый полет в небывалом подъеме духа, а не трусить и, падая вниз, ломать себе шею — слишком долгие раздумья и головокружение ничем другим, конечно, не закончатся.

Закрой глаза, шагни вперед и узнай, наконец, что такое воздушные волны, если они вообще существуют. Заставь себя.

Хорошо, хорошо. Дилан отступает назад, собираясь сделать разбег. Пяти шагов, наверное, будет достаточно. Если бы кто-то наблюдал за ним со стороны, то решил бы, что он трусит, но это совсем не так. Ему нужно отскочить от крыши, будто на пружине, и полететь.

Но вдруг, словно получив шлепок по голове невидимой рукой с неба, он падает на колени, ужасаясь тому, что собрался сделать. Сжав руку с кольцом в кулак, обхватив ее второй ладонью, Дилан съеживается, содрогается и, даже не пытаясь сдержаться, надувает в штаны. Моча стекает к щиколоткам, впитывается носками, капает на размягченный теплый гудрон.

Наверное, все дело в кольце, что другое может заставить тебя так спокойно, почти осознанно помочиться в брюки?

Надо забыть о летающем человеке: броситься с крыши не так-то легко.

Автобус, не сумев объехать длинный белый лимузин перед домом Барретта Руда, остановился, гудя, как холодильник, преграждая путь машинам, едущим на Бонд-стрит. В автобусе только два пассажира, один из них всю дорогу клевал носом. Водитель нажал на гудок, и ленивую дремоту влажного дня пронзило звучное мычание. Но шофера в лимузине не оказалось. Он ушел в магазин Рамиреза купить бутылочку «Миллера» и бутерброд с ветчиной и сыром.

Всех, кто не торчал в этот момент у окна, разглядывая лимузин, не на шутку испугало странное гудение. Последний день июня обещал отметиться грандиозным представлением. Никто не ждал ничего такого, но они солгут, если скажут, что не загорелись страстным желанием увидеть продолжение инцидента. Мужчины на улице замерли с бутылками в руках, женщины перегнулись через подоконники, пылая любопытством.

Ла-Ла, заплетавшая Марилле косички у окна на первом этаже, начала сильнее дергать подругу за волосы, пока та не воскликнула:

— Черт! Что с тобой сегодня?

Белый мужчина в бейсболке с надписью «Ред Сокс», выгребавший сегодняшний урожай фантиков и бутылочных крышек из цветочных клумб в своем дворе, что-то пробормотал себе под нос.

Авраам Эбдус выводил серой краской очередную фигуру на целлулоиде и ничего не слышал.

Дилан тоже не видел лимузин. Он сидел в уединении под деревом на заднем дворе и с жадностью читал «Кокон разрастается» Семи Челлас — новую книгу из серии «Нью Белмонт Спешиалс», обложку которой рисовал Авраам.

Шофер лимузина вышел из магазина старика Рамиреза с наполовину развернутым бутербродом, увидел громадину автобуса посреди дороги и, сообразив, в чем дело, чуть не выронил бутылку с пивом. Застрявшие в пробке машины отреагировали на его появление продолжительным ревом гудков.

— Одну минутку, мои сладкие, одну минутку, — прокричал шофер лимузина, заводя двигатель и отъезжая к Невинс.

На улице снова воцарилось спокойствие. Зрителям уже стало казаться, что им просто померещилось, и они вернулись бы к обычным занятиям, если бы лимузин, объехав Бонд, не вернулся на прежнее место, к дому Барретта Руда. На этот раз шофер никуда не пошел — съел в машине бутерброд, ленивым движением выбросил за окно обертку и стал рассеянно смотреть в зеркало заднего вида, намереваясь спокойно поковыряться в зубах.

Лучи солнца, пробиваясь сквозь ветви деревьев, заливали белую крышу машины ярким светом.

Вскоре шофер задремал. Жизнь казалась прекрасной.

Наконец дверь дома Барретта Руда открылась, и зрителям почудилось, что перед ними распахнулась воскресная газета на страницах с карикатурами. Один за другим на крыльцо выплыли злодеи из «Бэтмена» и другие персонажи. Фанк-команду — певцов, гитаристов и всех прочих — сопровождали два заморыша. Музыканты заехали к Барретту Руду по пути в Фултон Молл; их вид потрясал воображение: розовато-лиловые перья, оправы очков в форме звезд, блестящие плащи с подплечниками, какие-то штуковины на головах, изображающие молнии, космические ботинки, каблуки в шесть дюймов, бородки, как у короля Тута, обилие вышивки.

Они высыпали из дома счастливые и шумные, оживленные гостеприимством и кокаином Барретта Руда, двигаясь жеманно, как группа шутов. Жителям Дин-стрит почудилось, будто они смотрят на сошедшее со стены уличное художество. Видение быстро исчезло: каждый из музыкантов хлопнул по ладони остановившегося на пороге Барретта Руда — одетого в халат и спортивные штаны — и устремился к калитке. Блистательная белая коробка лимузина проглотила весь этот хаос блеска, тонких тканей и кривляний, шофер протер глаза и повернул ключ зажигания. Машина тронулась, проехала до конца улицы и скрылась из виду.

Барретт Руд-младший некоторое время еще стоял на крыльце, хихикал, качал головой, потирал тыльной стороной ладони похолодевшие от кокаина нос и губы, продлевая удовольствие от всеобщего внимания. Никто из соседей, наверное, и не догадывался, что живет бок о бок со звездой. Эх, если бы они только знали! Жаль, что он пел в составе группы и его имя не звучало так же часто, как «ленч».

А впрочем, эти белые и пуэрториканцы, быть может, и песен-то их никогда не слышали, а его самого, вероятно, принимали за гангстера или сутенера, нагло заявившегося сюда и купившего дом, который он и не собирался ремонтировать.

Барретт стоял долго, уперев руки в бока, таращась в пространство перед собой, нутром ощущая заинтригованность всей улицы. Потом очнулся и вернулся в дом.

Только когда дверь за ним закрылась и Дин-стрит пришла в себя от промелькнувшего видения — лимузина, костюмов и певцов, — кто-нибудь из ротозеев наверняка заметил эту замершую в тени сбоку от дома фигуру. Старика с хмурым лицом, курчавой черно-белой бородой, в белой футболке и с золотой звездой Давида на цепочке — Барретта Руда-старшего.