Ричард Хелл - Погнали

Мне нравится представлять себя слегка раздолбайским частным детективом, которому Джек поручил концептуально извращенческое задание докопаться до сути порученного задания. Чем-то напоминает фильм «Мистер Аркадин», где Уэллс в роли богатого финансиста с загадочным прошлым, нанимает детектива, чтобы тот раскопал это прошлое, якобы потому, что ему, финансисту, хочется больше узнать о своей семье и все такое, хотя истинная его цель – убрать всех, чьи имена всплывут в ходе расследования, потому что они слишком много знают.

Но эту идею я проработаю позже – как обрамление для сюжетов, собранных по пути. Мы с Криссой подумали и решили, что это будут поиски рокабилльной Америки, от которой так прется Джек. Америка пятидесятых, и особенно – в тех захолустных краях, которые, кажется, так и застряли где-то на пороге двадцатого века, в самом начале эпохи всеобщей электрификации. Как раз перед тем, как телевидение и расплодившиеся коммерсанты гомогенизировали и опошли все, что можно. Все, что воплощал в себе Элвис. Кстати, его поэтому так и любили. Он возвысил простых и бедных, показал большим шишкам всю прелесть провинциального мальчика, как будто сорвавшегося с цепи. Его манера одеваться и двигаться, как у развязного, наглого негра… Это все шло от того, что у него были такие же плебейские вкусы, и он откровенно их демонстрировал, но всегда – с милой обезоруживающей улыбкой, которая как бы говорила: Но ведь это же так забавно, – и он постоянно давал понять, причем очень четко и определенно, чтобы ни у кого не осталось даже малейших сомнений, что прежде всего и больше всего на свете он любит свою дорогую маму. В этом они похожи с Джеком Керуаком: тот тоже был большим оригиналом, и тоже творил, презирая всяческие условности, и тоже – единственно ради мамы.

Вот в таком вот ключе. Для начала.

С другой стороны, подобные поиски – так же печальны, запутаны и бессмысленны, как теории и домыслы о громких убийствах. Все, что можно сказать, уже сказано, все улики обсосаны по сто раз, так что и думать об этом не хочется – одна мысль об этом вгоняет в депрессию. Но я все-таки доверяю своим инстинктам и не особенно переживаю; уж как-нибудь я найду способ состряпать достойную книжку. Тема, может быть, и не новая, зато мы – новые, и поэтому наш рассказ тоже получится новым.

Первым делом мне надо приобрести гардероб. Камуфляж. Я хочу выглядеть своим парнем. Я хочу, чтобы типичные американцы, с которыми мне захочется пообщаться, тоже хотели общаться со мной. Я готов стать новой личностью.

Я очень даже неплохо развлекся, гуляя по недорогим магазинам одежды и секонд-хендам. В Ист-Виллидж таких полно, и большинство продавцов меня знает. В общем, я захожу в магазин и прошу подобрать мне чего-нибудь типично американское. Таким образом, я разжился туфлями с острыми носками и целым ворохом дешевых футболок в стиле пятидесятх-шестидесятых годов, в ярких психоделических узорах. Свои черные «Левисы» я решаю оставить. Волосы можно слегка подровнять, чтобы прическа смотрелась поаккуратнее. Достаю ножницы, не откладывая. Потом иду и покупаю помаду для волос, чтобы зализывать их назад. Надо вспомнить себя в седьмом классе в Кентукки и сриффовать этот образ. [прим.переводчика: сриффовать – от слова «рифф» (от английского riff) – небольшая ритмическая фигура, часто служащая сопровождением к сольной импровизации в джазе.] Посадите меня в «Де Сото» 57-го года, и я освещу карту автомобильных дорог, как пинбольный автомат.

Конечно, мне еще предстоит объясняться с Копли. До отъезда у нас будет один концерт, и одна репа.

Репетиция – полный абзац. Приходится именно на тот день, когда я втираюсь кокаином, и все мои силы уходят на то, чтобы просто выйти из дома и добраться до студии. В такие дни я боюсь выходить из дома даже на полчаса. Приход восхитительный, но на отходняке подгоняешься жутко. Под коксом чувственное восприятие обостряется, и любое, даже самое незначительное возмущение в окружающей атмосфере тут же отзывается в нервных окончаниях сигналом тревоги. На улице я себя чувствую, как бескрылая птица, мое гальванизированное лицо скрипит на шарнирных соединениях, и я мчусь, с дикими выпученными глазами – трехдольный размером в укрытие, где безопасно. [прим.переводчика: трехдольный размер – музыкальный термин.]

У меня все с собой, и каждые тридцать-сорок минут я отлучаюсь в сортир, чтобы вмазаться. Я такой нервный и дерганый – плюс к тому, и худой, как скелет, – что мне стоит немалых трудов попасть иглой в вену. Наконец я пускаю очередную дозу, да и то чуть не промазав. Держу забрызганную кровью руку под струей холодной воды и думаю, что надо уже возвращаться в студию, а то ребята и так напрягаются. В общем, плетусь обратно, весь из себя сосредоточенный и целеустремленный, и даже не замечаю, что весь туалет забрызган кровью. Потом Копли уходит пописать и возвращается злой и страшный, так что дым валит из ушей, а я изображаю горькую обиду на всех и вся. В общем, бродячий цирк в зоне военных действий в жуткую непогоду с громами и молниями.

Остальные ребята в прениях не участвуют. Второй гитарист вечно загружен своими проблемами, а к нашим общим проблемам относится философски: он давно уяснил для себя, что рок-н-ролл есть синоним хаоса, а с бесконтрольной стихией бороться глупо. Ударник, тихий, слегка тормознутый парень, у нас в группе недавно; он вообще никогда ни на что не жалуется. Играет себе в популярной группе, получает за это деньги – доволен и счастлив. А Ларри, басист – это вообще разговор отдельный. У человека две страсти в жизни: боль и безумие. Одно удовольствие наблюдать – зрелище отчасти противное, но в целом забавное, – за его потугами влиться в эту атмосферу всепоглощающей безысходности и всеобщей испорченности.

Мы с Копли иной раз прикалываемся, пользуясь его непомерно усердным стремлением «соответствовать». Я помню, как Копли однажды попросил Ларри оказать ему маленькую дружескую услугу и кое-что передать от него девчонке, которую я утащил домой после концерта. Копли особенно подчеркнул, что она очень просила, чтобы ей принесли эту штуку, но сам он никак не может, и поэтому просит Ларри. В общем, Ларри вваливается ко мне посреди ночи. Несет какую-то пургу, напускает таинственности, я вообще ничего не пойму; и вот, наконец, он улучает минутку наедине с девушкой, и – довольный и гордый, как щенок, угодивший хозяину, – открывает свой волшебный мешок и вручает ей здоровенный фаллоимитатор.

И каждый раз, когда он выставляет себя идиотом, он делает вид, что все так и задумано, что он был во все посвящен с самого начала и сделал это нарочно – ну так, по приколу, чтобы ребят посмешить. И все это он говорит с глупой самодовольной улыбкой, причем, совершенно непробиваемой.