Ричард Хелл - Погнали

Чем ближе я подъезжаю, тем более странным становится все вокруг – странным и даже слегка жутковатым. В душе появляется смутный осадок томления, какой-то намек на напряжение. Кое-что я узнаю, кое-что – нет. В детстве, я помню, здесь было больше пустырей, теперь же почти все застроено, но улицы все равно кажутся очень знакомыми, и в то же время – чужими, как это бывает, когда ты после долгого перерыва вновь приезжаешь туда, где когда-то все было родным и близким, а теперь стало далеким.

Нахожу улицу, где я вырос. Проезжаю мимо нашего старого дома, ставлю машину и иду к дому пешком. На улице нет ни души, и меня вдруг пробивает, что я здесь – призрак. Нереальное, иллюзорное существо – порождение своего собственного воспаленного воображения. Я сам себя выдумал на этой улице, которая, несомненно, реальна. Мысленно я пребываю сразу в двух временах, но на физическом уровне меня как бы и нет – ни там, в прошлом, ни здесь, в настоящем. Я вроде как и не иду по улице, а протекаю сквозь пространство, которое не знает меня, хотя я его знаю. Я – наблюдатель, пристально изучающий окрестности, и одновременно – механик, управляющий сложным внутренним механизмом, который протягивает эту улицу мимо меня. Еще немного – и я растворюсь в воздухе.

Улица самая обыкновенная и заурядная: безнадежно обычная. Типичная скучная улица типичного скучного городского предместья образца пятидесятых. Она ничем не отличается от соседних улиц, и даже дома на ней одинаковые – весь квартал выстроен по одному проекту, правда, в трех вариациях. Наш дом – самый скромный из трех вариантов. Раньше я как-то об этом не думал, но наш старый дом – совершенное воплощение детских представлений о доме: маленький прямоугольный ящик, в центре – дверь, по обеим ее сторонам – по окошку, сверху – крыша, похожая на треугольник, а на крыше – труба. Труба, кстати, имеется. Улица поднимается в гору. При каждом доме – садовый участок, передний двор – пятьдесят футов в длину, задний – сто. Справа от каждого дома – подъездная дорожка. На каждом переднем дворе – по два дерева, точно по центру. Из-за такого симметричного расположения, они смотрятся как-то нелепо и одиноко, и кажутся чахлыми и несчастными.

То ли у меня мутнеет в глазах, то ли картинка, на которую я смотрю, расплывается, протягиваясь сквозь время, но у меня вдруг появляется ощущение, что передо мной – безнадежно некачественная фотография в газете: зернистое изображение, тусклые краски. Картинка – вот она, никуда не делась, но оно как бы распалось на крошечные частички, между которыми – пустота. Но я по-прежнему здесь, на улице, и она настоящая. Она реальная. Мне так одиноко, но это приятное одиночество. Оно меня не тяготит. Я наклоняюсь, поднимаю с земли камушек и бросаю его далеко вперед, и это кажется смелым поступком, очень значимым проявлением свободы воли.

Вокруг по-прежнему – ни души. Я стою прямо напротив нашего старого дома, на другой стороне улицы. Стою и смотрю. Я знаю, что сам по себе этот дом ничего из себя не представляет, что все его волшебство – только во мне, это я наделяю его силой, и когда я уйду, он просто обрушится, сморщится и исчезнет. Превратится в самое обыкновенное уродливое строение. Я разворачиваюсь и иду обратно к машине.

Сажусь за руль и еду сквозь эту странную зону вне времени. Хочу разметить все заново, всю топологию времени – всю топографию моей прежней жизни на этой улице, в этом месте. Хочу вернуться назад, вспомнить каждый свой шаг, захваченный в этом зубком и хрупком трансе предельной восприимчивости, хочу вернуть все назад. Это было бы интересно – обрести окончательную завершенность, но с другой стороны, это будет безумие. Авантюра, заранее обреченная на провал. Я не страдаю патологической одержимостью своим детством. Оно у меня было самое обыкновенное, и когда я говорю, что хочу вернуться назад во времени, я не имею в виду, что хочу вернуть детство. Зачем? Все равно ничего нового я не узнаю, ничего полезного не почерпну. Меня привлекает другое: то настроение, которое создает во мне это место. Оно – словно ценный и хрупкий дар, который надо принять с благодарностью и хранить очень бережно.

Это все – очень личное. Как разговор с Богом один на один. Проникновение в самую суть. Это не то, что поможет мне в жизни, это – прорыв в бесконечность.

Я медленно объезжаю район. Слышу, как шины шуршат по асфальту. Смотрю, подмечаю детали, впиваю их маленькими глотками сквозь лобовое стекло. Так проходит часа два. Сигналы, поступающие в сознание, постепенно накапливаются, и достигают критической массы, я уже в полной растерянности – продвигаюсь наощупь, в полном недоумении, пытаюсь схватить ускользающую реальность прошлого, пытаюсь вспомнить, каким я был в десять или в четырнадцать лет – что я чувствовал, о чем думал, как воспринимал этот мир и себя в этом мире, – бережно и осторожно, чтобы нечаянно не разрушить чары. Это – то состояние, которого никогда не достигнешь, если будешь идти к нему напрямую. Это как локализация электрона, как волшебный подарок в сказке, чье волшебство будет действовать только на определенных условиях. То, что еще остается доступным – это любовь и тоска в прожилках страха, злости и недоумения, и это навязчивое желание взорваться, рассеяться дымом и вырваться на свободу, и щемящая грусть, потому что ты знаешь, что этого никогда не будет, и ты такой маленький, слабый и одинокий, такой капризный и самовлюбленный. Представьте себе огромное открытое пространство, в котором есть что-то гнетущее и холодное, и где-то там, среди бесконечных расплывчатых сумерек, теплится крошечный завиток яркого света – один в числе многих, но отделенный от них серой мглой, он не знает, что есть и другие такие же, потому что такое правило; он уверен, что он один во вселенной, – еще одна маленькая частичка, в которой сосредоточена вся энергия жизни и смерти. Это я в семь лет. Энтропия – это такое правило. Впрочем, мне это даже нравится.

Мне нравятся эти сюрпризы памяти. Словно подарки на Рождество. Я проезжаю по улицам, которые напоминают мне о друзьях детства, мимо торгового центра, мимо школы, мимо площадки для игр, мимо зеленых тенистых сквериков – их осталось уже не так много, – просто катаюсь, на ту сторону речки, на эту, и наконец мне становится скучно и как-то даже не по себе, в душе поселяется странная неуверенность, восприятие притупляется. Память перегружена, обработка данных застопорилась. Я разворачиваюсь и еду обратно в центр.

В центре – как я теперь понимаю, пострадавшем за это время значительно больше, чем мой тихий пригород, – я заезжаю в кафешку, чтобы перекусить, и еду домой.

Крисса еще не вернулась. Я принимаю волевое решение повременить с очередным перкоданом. Сажусь у окна со стаканом виски и открываю свою тетрадку.