Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

– Прямо на перекрестке, где несколько камней чуть светлее. Они их другой стороной перевернули, когда клали обратно, – пояснил Орм, в качестве кухонного раба прошедший с ватагами Йормунрека от оскверненных развалин Гафлудиборга до стен Скиллеборга и удачно подгадавший попытку бегства ко дню падения города.

– Главное, первый камень потише выковырять, – на ходу убеждал скорее себя, чем попутчиков, Аки. – Дальше легче пойдет. Под дорогой – щебенка и песок.

– Работаем по очереди, один копает, двое смотрят и слушают. Здесь? – знахарка указала на неровность в кладке мостовой.

Орм кивнул. Разобрать сухую кладку оказалось довольно непросто – боек найденного в развалинах кайла не входил в щели, а лезвие лопаты едва не сломалось. После того, как несколько камней наконец-то подалось и было бережно отнесено на обочину, работа и впрямь пошла полегче. Дагстьярна еще не успела выползти из-под краешка земного круга, когда лопата в руках Аки звякнула о железо.

– Дальше руками копай! – шепнул Орм.

– Твой черед! – отозвался Аки.

– Лучше я, – Гуннлауд спустилась в неглубокое, с аршин, углубление и принялась разгребать руками песок.

Через непродолжительное время, на дне могилы показалось лежавшее вниз лицом и скованное цепями тело с руками, скрученными за спиной. Кое-где трупик прикрывали остатки хитона, покрытого пятнами засохшей крови, казавшейся черной в свете Стьорнувегра и луны.

– Собака-защитница, сколько ж ей лет было? – прошептала знахарка.

– На пять лет меня старше, – Орм шмыгнул носом. – Тебе помочь?

– Примите ее наверху, здесь я справлюсь, – Гуннлауд принялась осторожно подкапывать под словно восковое от бледности плечо, на котором темнели пятна кровоподтеков. Еще больше кровоподтеков было вокруг сломанной шеи.

– Зачем вниз лицом зарыли? – спросил Аки.

– Чтоб дух не знал пути и не мог отомстить, – объяснила знахарка. – Цепи затем же, и это еще не худшее из того, что они сделали. Принимайте и несите ее за тот холм.

Холодная погода и песок прекрасно сохранили мертвую отроковицу, но словно только для того, чтобы продлить память о позоре и боли последних дней ее жизни, ужасе ее смерти, и темном и леденящем, как вековая ночь Фимбулвинтера, колдовстве обряда ее погребения.

– Теперь что? – Аки боролся со странным желанием взглянуть покойнице в лицо.

– Подсунь лопату под цепь.

От удара кайлом, одно из звеньев оков на руках мертвой разлетелось.

– Теперь сюда.

Еще несколько ударов, и от цепей остались только небольшие куски, прикрепленные к кольцам на плачевно хрупких запястьях и щиколотках.

– Аки, оставь мне лопату, возьми цепь, кинь ее в могилу, засыпь, и заложи, как было, – велела бывшая повитуха конунгов Килея. – Орм, следи за дорогой, я начну копать новую могилу. Здесь хорошее место – южный склон, позже весной будет много цветов.

Гуннлауд вонзила лопату в почву, рассекая корни травы, потом сдвинула лезвие и повторила движение. Когда на склоне очертился прямоугольник, знахарка запустила руки под одну из его коротких сторон и принялась скатывать дерн в коврик. Со стороны дороги пару раз донесся стук камней, с вершины холма слышалось приглушенное всхлипыванье. Почва под травянистым верхним слоем оказалась неподатливой и твердой. Дева и вернувшийся Аки поочередно рыли и долбили кайлом, пока яма не углубилась настолько, что более рослая Гуннлауд стояла в ней по грудь, а мальчонка – по подбородок, прежде чем оба выбрались наверх.

– Этого хватит. Орм, спускайся сюда и прощайся с Бестлой. Чтобы освободить ее дух, должны быть настоящие похороны, – пришептывала Белянина ученица, перекладывая холодное, как лед, и твердое, как дерево, тело на старую мятль.

Орм провел рукой по запачканным землей и засохшей кровью волосам сестры. Прикосновение свело насмарку все его усилия вести себя с должной сдержанностью – из глаз ручьями полились слезы, и беглого раба прорвало:

– Все вроде на поправку пошло после Гафлудиборга, нас обоих на кухню определили, несколько дней даже ели досыта, а потом Бестлу послали отнести поднос с пивом и бараниной в шатер конунга, и… и…

Орм бросился на шею к Гуннлауд, продолжая плакать.

– Ну будет, будет, – наконец вполголоса проговорила знахарка, бережно отстраняя дважды осиротевшего мальчика за плечи. – Отроки, берите за углы у ее изголовья, а я возьму за оба у ног.

Трое легко опустили тело в могилу, теперь уже без цепей и лицом вверх.

– Закрывать мятль? – запоздало спросил Аки, все-таки не удержавшийся и взглянувший на мертвое лицо со следами запретного обряда, заточившего дух в тюрьме медленно тлевшей плоти.

– Погоди. Сперва Орм должен поднять погребальную чашу.

Чашей служила помятая миска, из которой, судя по всему, в уже казавшиеся давними времена до падения Гафлудиборга беззаботно хлебал овсяную болтушку с овечьими потрохами дворовый песик по имени Ракки – руны имени были выцарапаны на олове. При мысли о собачьей похлебке, у Гуннлауд заныло в животе. Знахарка нацедила в посудину воды из деревянной баклаги, обтянутой сверху облезлой овечьей шкурой.

– Пей первым, оставь нам по нескольку глотков. Аки, теперь ты. Давай сюда, – приняв «чашу,» Гуннлауд пригубила воду и передала миску обратно Орму. – Остальное плесни в могилу.

Взяв у продолжавшего беззвучно плакать мальчонки оловянную миску, дева спустилась в углубление и положила ее у левой руки Бестлы.

– Орм, давай меч.

Брат покойницы некоторое время возился со свертком за спиной. Развернув оружие, он протянул его рукоятью вперед. Гуннлауд взяла меч в руку. Строго говоря, это был не меч, а стародавний железный скрамасакс с односторонней заточкой и обухом в толщину пальца, возможно, некогда принадлежавший одному из карлов дома Дрого, завоевателей Килея после Фимбулвинтера. Знахарка осторожно пристроила простую деревянную рукоять у правой кисти покойницы. Затем она сделала шаг к изголовью могилы, достала из-за голенища сапога собственный сакс, короткий и бритвенно-острый, и перерезала нити, крест-накрест зашивавшие мертвые губы, что-то приговаривая по-венедски.

– Что ты говоришь? – полюбопытствовал Аки.

– Слова силы. Теперь ее дух свободен и сможет сказать клич мести.

– А как… Как она увидит, куда идти?

Гуннлауд уронила на грудь Бестлы два оберега, грубо вырезанных из каменного сала. [122] Старое название талька.

– Белый ястреб защитит ее от воронов, а голубка укажет путь.

Над Лимен Мойридио стлались дымные хвосты. Горели пригороды, где толпа уже разграбила и подожгла несколько десятков аулионов – домов вельмож и землевладельцев. Вместе с запахом гари, до преддверия порфирового чертога доносились крики: «Крато! Крато!» Восставшая чернь не то взывала к мощи Четырнадцати, не то хвалилась собственной мощью. Горо и Йеро, совершившие вылазку в город через один из известных последнему подземных ходов, были одеты в яркое тряпье представителей одной из преступных шаек, участвовавших в бунте, Синих Лезвий. Схоласт рассказывал: