Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

– Мерр-р-ртв!

Объяснимо спавший с лица Эйольв, в вершке над чьей головой ворон впечатляюще вторгся вихрем в помещение, запустил руку за пазуху, бесшумно шевеля губами.

– Вот и донашептывался, – удовлетворенно заключил Йормунрек. – Рассказывай, как он мучался, потом я тебя награжу.

– Ты, конунг, велел его прикончить отравленной рыбой, на страх тем, кто идет против воли Одина. Так я и сделал.

– Все по порядку властелину расскажи, – вступил Торлейв.

– Особенно, как мучался! – добавил Биргир.

– Я привел снеккар к Толаборгу, с грузом рабов. Как ты велел, я дал нескольким покупателям знать, что у меня еще есть шкуры и диковины с южного материка. Через несколько дней, ко мне пришел Синдред, посмотреть на диковины. Как ты велел, я показал ему шкуру и череп исполинской обезьяны и животное кунгуру. Синдред захотел купить животное. Я зазвал его на следующий день завершить сделку и пообедать. Утром, я купил у рыбаков большую меч-рыбу.

Йормунрек кивнул. Воодушевившись, Эцур продолжал:

– Мы сели обедать в моем шатре. Синдред выпил со мной вина. Тогда я поднял со стола меч-рыбу, посыпал ей меч ядом, что ты мне дал, вонзил ему в живот, и сказал: «Так будет с каждым, кто идет против воли Одина.»

Большеротый торжествующе оглядел присутствовавших и, с полным отсутствием понимания причин внезапно повисшего над покоем и грубо ощутимого, как брюхо панцирного слона, тяжелого молчания, возобновил рассказ:

– Он захрипел, выпучил глаза, и умер.

Молчание еще потяжелело, словно слон выпил несколько ведер пива. Наконец, Йормунрек сказал:

– Я тебе что велел сделать?

– Убить Синдреда отравленной рыбой! – по-прежнему торжествующе выпалил Эцур.

– А ты что сделал?

– Убил Синдреда отравленной рыбой? Что, лучше было рыбу-пилу взять и его ей запилить? – до Эцура, похоже, стало помалу доходить, что им по какой-то причине недовольны.

Йормунрек покраснел. Биргир принялся рыться в пыточном снаряжении, вполглаза следя за конунгом. Йормунрек побледнел и пробормотал:

– Кто ж мне Барда заменит…

Голосом погромче, он сказал, полуобратясь к Эйольву:

– Пиши! Награду за голову Эгиля Сына Лысого удвоить до восьми марок золота, если мертвый, и до шестнадцати, если живой!

– Это дело, – вполголоса пробухтел в кружку Берг-Энунд. – Я бы за него еще эйрира три накинул, да свободного золота нет.

– Вот с тобой, жаба двуногая, умом траченая, что делать, – конунг уставился на Эцура. – Это безобразие с рыбой кто-нибудь видел?

– Да, конунг! Шатер был открыт с одной стороны, и многие видели и слышали, что бывает с теми, кто идет против во…

– А как они тебе уйти дали? – перебил конунг.

– Как я Синдреда ударил, его карлы на миг обмерли, ну, мы все на снеккар, и ходу. Несколько за нами погнались, на причале их порубили.

«А что сталось с животным кунгурой?» – хотел спросить Горм, но решил воздержаться.

– Так что ж мне тебе определить… – конунг нехорошо улыбнулся, точь в точь как он улыбался много лет назад, сидя с удочкой на пристани в Йеллинге, болтая босыми ногами над водой, и собираясь нарочито медленно насадить на крючок очередного червяка.

В виде предложения, Биргир поднял в воздух щипцы, губки которых багрово светились. Йормунрек покачал головой. Палач порылся в мешке, лежавшем на полу, и вытащил бурав. Горм уже принялся прикидывать, какая чувствительная Эцурова часть будет первой намотана на витую железяку, и сколько витков выйдет, пока Йормунрек смотрел то на Большеротого, то на бурав.

Ворон одним глазом, в котором багрово отражался огонь, глянул на пыточные принадлежности, и сказал:

– Все мы только орудия в руке Всеотца.

Впрочем, Горм заподозрил, что звук мог исходить и не от птицы, а от сидевшего в кресле. Тот был облачен в длинное черное одеяние. Клобук скрывал лицо, а длинные рукава – руки.

Конунг оправил рукой бородку и уточнил:

– Что я тебе приказал, то ты и сделал, так?

– Да, конунг! Слово в слово!

Воспитанник и ученик Торлейва рассмеялся.

– Эйольв, еще пиши. Я наказываю за невыполнение приказов. Я не стану наказывать того, кто выполнил мой приказ слово в слово. Только вот что, Эцур… Мне не нужны карлы с избытком ума, но столько дури, сколько ее в твоей жабьей голове, это уже слишком. Ты больше мне не служишь. Бери свой рабами заблеванный снеккар, и чтоб духа твоего здесь не было.

– Но конунг… Конунг… – Эцур упал на колени.

– Поймаешь Эгиля, тогда можешь вернуться. Биргир, помоги ему спуститься по лестнице.

Вместо того, чтобы встать, Эцур шустро побежал к лестнице на четвереньках. Подоспевший Биргир успел дослать его в направлении ступеней мощным пинком в зад. Вопль бывшего карла вызвал легкую улыбку на лице владыки.

– Что ж, раз Синдред убит, и во славу Одина, Реккаред, видно, уже послал ратную стрелу. Пойду на Толаборг, пока их дружина не собралась.

– Во славу Одина, – повторил вроде бы уже точно ворон.

– Кормилец Воронов не поднимется по Тегаре до Толаборга. Слишком глубоко сидит, – заметил Торлейв. – На мель сядет от города вик за семьдесят.

– Кормилец Воронов останется здесь, как и другие наши корабли.

– А на чем пойдем? – спросил Гудбранд.

– Это у меня схвачено.

– Конунг, есть другая забота, – вступил Горм. – Сколько карлов ты берешь, и на сколько дней?

– Две с половиной тысячи, и пропитание им нужно только на дорогу. Дальше Гуталанд прокормит.

– На две с половиной тысячи в Скиллеборге дорожных запасов хватит… – Горм замолчал, считая в уме. – На десять дней, и это считая ржаную и полбенную муку. Что с мукой на корабле делать? Болтушку разве что? С нее не навоюешь.

– Да, болтушка не просяная каша с клюквой и лососиной, – согласился Гудбранд.

– До устья Тегары на драккаре сейчас хода от силы шесть дней, – заметил Торкель. – Ветер устойчивый, волна низкая.

– Не на драккарах пойдем, – напомнил старый кораблестроитель.

– А на чем? – снова спросил Гудбранд.

Йормунрек ответил словами из «Речей Высокого:»

Гудбранд своевременно заткнулся.

«Военный совет называется…» – возмутился Горм. – «Нужны этому простуженному на всю голову наши советы, как мамонту летом печка. И про Этлавагр наверняка что-то не договаривает – стоило Торлейву красных конунгов помянуть, морда у губителя родни сделалась чисто как у той жаблацмоки, что воробышка съела. Как же, у Йормунрека нашего все схва-а-ачено.»

Вспомнившаяся ярлу притча о воробышке была рассказана Бушуихой на пиру в честь того, что Святогор закончил наконец работу над Гормовой справой. Означенная птичка замерзла зимой почти до смерти и упала на проезжую дорогу, где на нее нагадил ездовой лось. От тепла в куче помета воробышек согрелся, поклевал каких-то недопереваренных лосем семян, и на радостях запел. Песню услышала прятавшаяся в лесу жаблацмока, тут же выкопавшая певца из помета, сожравшая птичку, и напоследок закусившая дерьмом. Как случалось со сказами бабушки, у притчи было никак не меньше трех толкований, и все довольно мрачные. По крайней мере два как назло неплохо подходили к нынешнему положению Горма. Не всяк, кто тебя обгадил, враг, раз. Не всяк, кто вытащил тебя из дерьма, друг, два. Сидишь в дерьме, так не чирикай, три. В благоразумном согласии с последним толкованием, ярл оставил возмущение при себе и продолжал слушать.