Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

– По пути можно взять Ологит, там разжиться снедью. Рыбой и еще чем, – предложил Берг-Энунд. – Это почти в устье. Заодно сквитаемся за их помощь Бейниру.

– Так его осадить, чтоб до Толаборга весть не дошла, вряд ли удастся, – Торлейв был явно не в восторге от предложенного. – У гутанов не только гонцы. Они голубей выращивают на крыше дворца Балтингов, потом привозят в клетках в крепости на окраинах. Когда надо, привязывают к лапке черную ленточку с вестью и выпускают. Птица летит прямиком в голубятню, где выросла.

– На голубей найдется управа у тех, кому благоволит владыка мертвецов, – снова раздалось со стороны кресла с вороном на спинке.

Теперь уже не только Эйольв сидел скрючившись и только что не стуча зубами от страха, но и Торкель судорожно сглотнул, как будто чем-то подавился.

– Пойду с двумя тысячами лучших воинов, – сказал конунг. – Это на сколько дней достанет еды?

– На тринадцать можно растянуть, – ответил Горм.

– Как раз до Толаборга без остановок. Гутаны народ мрачный, робкий, послушный. На столицу руку наложу – весь Гуталанд мой. А пятьсот воинов здесь оставлю, с Биргиром. Заново пройти по Килею, и еще пару сотен карлов с их отродьем перевешать.

– А за что? – не выдержал Горм.

Конунг ослепительно улыбнулся, глаза его зажглись. «Не иначе, тараканы в голове что-то празднуют,» – решил старший Хёрдакнутссон.

– Очень наводящий на мысли вопрос, – Йормунрек кивнул в сторону новоиспеченного ярла Скиллеборга. – Проще всего за шею, но разумнее ли? Петля на шее или позвонки ломает, или подъязычную кость. Повешенные вмиг дохнут – никакого веселья. Да и тем, кто на расплод оставлен, урок слабоват. За руки или за ноги – уже лучше. На крюк еще занятнее, но это надо делать умеючи, чтоб ненароком легкое не проткнуть. Пора, пора, а то тех, кого я раньше повесил, уже по большей части птицы расклевали…

«А это он откуда?» – подумал Горм, разглядывая говорящую плицу.

Вроде бы ворон продолжил, почему-то слегка изменившимся голосом:

– Тому, чьим именем усердно приносятся жертвы, длиннобородый странник даст победу в завоеваниях.

– И поможет удержать завоеванное, – добавил конунг. – Страх в этом деле очень к спеху. Бейнир вот не понимал, за что и поплатился. Его все любили?

– Ну, не то, чтобы прямо все, – осторожно ответил Горм. – Не Родульф, например…

– Любили, – продолжал Йормунрек. – И все равно, к концу скиллеборгской осады, тысяча его карлов шла против Бейнира в моем войске. Потому что пока ты даришь кому-то наделы, коней, и серебро, он будет тебя любить, а стоит явиться какой нужде, так тут же от тебя отвернется. Любовь поддерживается благодарностью, а чернь по природе неблагодарна. Конечно, лучше, чтоб тебя и любили, и боялись, но для этого нужно время. На скорую руку, одного страха хватит. А главное в этом выборе, что чернь может любить меня по своему усмотрению, зато будет бояться – по моему.

В повисшей тишине, Горм задумался. Рассуждение Йормунрека противоречило обычаю – в числе исконных обязанностей любого мало-мальски уважаемого конунга или ярла было не только вершить справедливый суд, но и печься о безопасности и здоровье карлов и их семей, по возможности показываясь на свадьбах, торжествах по поводу рождения детей, и тризнах, везде раздавая подарки направо и налево, не говоря уже об охотах, закатывании пиров по поводу и без повода, украшении чертогов, созыве скальдов, игрецов на волынках и гудках, и прочем рассыпаемой щедрой рукой веселии. С другой стороны, угрюмую мудрость слов воспитанника Торлейва подчеркивало то обстоятельство, что Йормунрек изрекал их из Бейнирова дворца, сидя в его кресле.

– Конунг, о висельниках, – вернулся к чему-то более понятному для него Биргир. – Если их повесить, потом снять, просмолить, и повесить обратно, дольше продержатся. Или еще можно вешать в железных клетках, чтоб птиц отвадить.

– Больно возни много, – решил Йормунрек. – Смолу гнать, клетки ковать… Меняй их чуть почаще, и все.

Полосу Стьорнувегра пересекали облака, почему-то тоже выстроившиеся полосами, и подсвеченные луной во второй четверти. Ветер задувал со стороны древнего порта Акраги, неся с собой пряное тепло таинственного южного материка. Из-за перекрестка дороги на Гадранбир с езжалым путем из Акраги в Скиллеборг доносился протяжный скрип веревок – на двухсаженном костыле [120] Т-образная виселица. качалась пара высохших и подъеденных за зиму птицами висельников.

Даже ночью, Гуннлауд, Аки, и Орм остерегались идти по мостовой. Беглые рабы двигались вдоль проезжего пути, переходя от дерева к дереву, от камня к камню, всегда готовые скрыться в тени.

– Вууу-ууу-вууу! – раздалось со стороны костыля.

– Нь-йааа, – откликнулся кто-то из наполовину сожженной оливковой рощи.

Гуннлауд замерла, ее рука поползла к оберегу.

– Это просто во́роны, – шепнул Орм.

Знахарка и бывшая ученица Беляны провела пальцами по надтреснутому кружку из обожженной глины, висевшему на гайтане из конопляного волокна. Вдоль круга, в глине были выдавлены шесть священных животных Свентаны. Так же шепотом, Гуннлауд объяснила:

– Нет просто воронов. Особенно ночью. Это два вальравна.

Аки чуть не выронил лопату с обугленной ручкой. Вальравн, или ворон-оборотень, сожравший глаза и сердце непогребенного ярла на поле битвы и таким образом приобщившийся к темному знанию, летал только по ночам в поисках крови дитяти, отрока, не бреющего бороды, или юной девы, чтобы совершить обряд превращения и на время сменить перья на кольчугу воина мрачного образа или на шкуру черного волка. По разумению Аки, Гуннлауд вряд ли что угрожало – почти старуха, лет тридцать. Зато ему с Ормом от пары колдовских птиц, вхожих еще в два мира, помимо круга земного, предстояла участь существенно страшнее смерти.

– После того, как Один вернулся, Хюгин и Мюнин вернулись тоже, – пояснила знахарка. – Он, как драугр, они, как вальравны. Свентана нас защитит от нежити. Повторяйте за мной. Я не боюсь. Страх – убийца разума. Я не боюсь. Страх пройдет сквозь меня. Я не боюсь. Страх уйдет, я останусь. [121] Навеяно Фрэнком Гербертом.

Дети прошептали слова заклятия вслед за знахаркой.

– Кааааа-уп! Каааа! – донес ветер.

Заслоняя звезды, по темному небу проскользнула зловещая тень с широко распростертыми крыльями, за ней другая. Веревки, на которых болтались повешенные, продолжали поскрипывать, но пугающий разговор воронов-оборотней больше не слышался.

– Пошли, – шепнула Гуннлауд. – Далеко еще?