Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

– Так доподлинно и было? – спросила дева.

За пару часов в кузове, она малость оклемалась, хотя все еще была скорее похожа на Плакушу, чем на Смеяну.

– Мстивой рассказывал примерно то же. Ну, кое-что Златовит из Велиграда переврал. Это простительно, былина дело такое, когда на гусляра восхи́щение накатит, горе правде, что не посторонится.

– Например?

– Ну, как Годлав затеял набег. Напоминаю…

– Вот откуда книжник взял это «Гой еси!» – догадался Беркут. – А я сперва было думал, он по-чердынски что загнул…

– Не перебивай?

– Тогда быстрее до дела добирайся!

– Мы что, куда-то торопимся?

– Не то чтобы очень, но, пока ты эту былину доскажешь, запросто можем Самкуш проехать!

– Если будешь перебивать, то и проедем!

– Ну, дальше я помню! Призрак Селибора говорит, что не может перейти через Калинов мост, пока кто-то не отомстит за Рерик. Годлав обещает отомстить Гнупе, внуку Гудфрида-колдуна, что затопил город и угнал ремесленников в неволю. Селибор отпускает корабли, и понеслась. Так что, Годлав не видел призрака? – разочарованно спросил сын наволокского воеводы.

– Может, и видел, – Боривой улыбнулся. – Хёрдакнут у толстого Свина в Зверине ему продал нарвалий рог, а потом они вместе в такой хлам нарезались, что не то что Селибора, а самого Сварожича могли лицезреть. Но Годлава подначил на Гнупу пойти никакой не призрак, а тот же старый йеллингский воевода, помяни мое слово – Гудфридов род и доней допек набегами. Хотя отомстить за Рерик все равно надо было, так что в былине и красивее, и по существу верно. Или вот про Горма и Асфрид… Тоже сказ краше вышел. Мстивой говорит, никакой любовью и разлукой там и не пахло, Горм эту дундулю при первой же возможности в нуиты переправил.

– Больно легко ты про это говоришь – «кое-что переврал, в былине красивее,» – вставил Беркут. – Нас с батяней Сотко-брехун золотопоясный вообще как в половинчатом дегте со скипидаром изгваздал, а из моего заумного зятя и худосочной вредины-сестры наоборот сделал великого поединщика и красу неписанную. Думаешь, ты невольничий поезд вспять к Самкушу повернул, так теперь про тебя тоже былину сложат?

– А как же! Не у… – прежде чем продолжить, Боривой оглянулся на Смеяну. – Не уши от мертвого осла, а посадничью дочку отбили! Молодечества-то!

Беркут попытался отвесить младшему брату руянского посадника (или воеводы – кто их, бодричей, поймет) оплеуху, но тот легко увернулся. Чтобы хоть как-то поставить не по годам оборзевшего южанина на место, старший венед строго сказал:

– Дурачества, а не молодечества! Еще немного, и я бы деву выкупил…

– Сейчас! Сколько с тебя хотел драть тот лысый? Такую кучу серебра конь не свезет! Ты сам спалился – зачем дал ему знать, что Смеяна тебе знакома?

– А что ж мне еще делать? Проезжаю мимо поезда, вдруг слышу, одна полонянка другой говорит: «Вставай, Смеянушка, не то Пикро кнутом до смерти забьет.»

– Ну, не лупить сходу: «Смеяна Станимировна?»

Беркут на миг смутился, но, отказываясь признать поражение в споре, решил сменить подход:

– А как бы мы плясали, окажись у тех ослоумных ослов на ослах самострелы или луки?

– Луки б нашу броню не взяли!

– А шальная стрела в глаз? Мне батяня обещал ладью и ватагу дать, как свезем письма от Званы да Быляты червленым книжникам да с ответным письмом вернемся. А ты… Потаенное вежество мешаешь с дракой, замысел вестницы дурью под угрозу ставишь!

– Ну ладно, ее бы выкупили, а с остальными горюшами как? Не у одного Селимира посадника внучку угнали!

– Верно, Боривоюшко. Не кори отрока, Беркут Лютович, – вновь вступила в разговор Смеяна. – Как суждено, так и случилось.

– Кто их дедов знает, тот пусть тех внучек и выручает? – предложил Беркут, потом вздохнул. – Нет, это и впрямь как-то без молодечества. Ох, Боривой Витодрагович, должен я был для тебя быть хорошим примером, а не ты для меня плохим, да верно говорят – с кем поведешься, с тем и попадешься. Да и не могу тяжко тебя винить. Будь у меня такой меч, я б только и чаял у любой трудности голову сыскать да срубить.

– Так что тебе усатый книжник рассказал про мой меч? Дед им лапчатому змею голову ссек, – Боривой погладил рукоять, крытую мелкочешуйчатой кожей загадочного животного.

– Усатый ничего, а тот, что с бороденкой, сказал, что это очень старая работа…

– Ну, это я и сам знаю…

– Он говорил, китежская, с самого Светлояр-острова! [115] В древнерусском сказании о Китеже, Светлояром называлось озеро.

– Врешь!

– Погода мне снегу за шиворот насыпь, не вру! – Беркут блеснул знанием бодричской клятвы.

– Ладно, может, ты и не врешь, а откуда червленому книжнику знать?

– Их записи на пять тысяч лет вспять идут, когда сам Китеж еще с Гридьей Вежей торговал. А моя палица, кстати, зовется «сидерорабдия.»

– Ученое слово! А что за хитрость с голубями?

– Да никакой хитрости – голуби как голуби, точь в точь как те, что мы везли.

– Нет, хитрость-то есть, иначе зачем бы их тащить за тридевять земель. Может, внутри у них что запрятано?

– Ну да, в голубе утка, в утке заяц, в зайце бобер, а в бобре четыре кирпича, каждый с заветным словом. Только не лезь проверять?

– А в свитке что? Тоже ученость? Дай посмотреть!

– Смотрел уже, от таких вот, как ты, тайнописью защищен.

– А сам-то! А короб? Глянем?

На этот раз, Беркуту удалось-таки отвесить Боривою подзатыльник:

– Я те гляну!

– Чего ты дерешься? Печати на крышке можно осторожно сковырнуть, а потом каждую на лепешку горячего воска обратно прилепить!

Сын наволокского воеводы в голос рассмеялся:

– Чудилка ты руянская! Вестница может узнать, о чем боги в горних явях говорят, речь котов-баюнов с Белухи-горы понимает – неуж про твою лепешку восковую не прознает? Нет, никакого баловства. Везем короб в стольный град, и разговору конец.

Младший брат Мстивоя погрустнел:

– Больше двух лун дороги, и наверняка без единой хорошей драки по пути…