Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

Средний ремесленник с оленями присоединился к веселью. Предположительно жрец в длинной тунике мерзостного буро-синего цвета, что шел слева, оставался мрачнее тучи. Заметив молодого хромца, вся троица обступила тележку, правый варвар сразу протянул руки к вонючему мешку, вожак глянул на Плагго, потом на возницу:

– Вегард, представь гостя?

Мистагог движением руки остановил кузнеца, опустил ноги на каменные плиты, распрямил спину, и сбросил серый плащ с клобуком из грубой шерсти, жалея, что недавняя немощь лишила его движения должной уверенности. Блеснуло белое и золотое шитье по лазоревому шелку. От этого мига зависело многое.

– Я Плагго, пресбеус багряной гегемонии, слуга и советник Тиры анассы, пришел сдаться на милость Горма ярла, чтобы разделить участь моей госпожи. Отведите меня к вашему владыке!

– Плагго грамотник! – воскликнул русоволосый.

Он поклонился и неожиданно продолжил на языке Лимен Мойридио, просто, но грамматически правильно:

– В добрый час, мистагог! Тира волновалась. Я Горм.

Снизу, из пиршественного покоя, в палату приглушенно доносился перебор струн. Густой голос завел:

Последовал подобающе щемящий гусельный звон.

– Кхм, «чело гордое» или просто «чело его?»

Звуки притихли. Лют удовлетворенно хрюкнул.

– Признавайся, воевода – сколько заплатил Сотко Сытиничу? – съехидничал Былята.

– Нисколько!

Воевода говорил чистую правду. Накануне поздним вечером, он повстречал купца-гусляра, только что вернувшегося из Роскильды, и в глухом переулке один на один убедил его сложить былину к свадебному пиру Беркута и Смеяны, ухитрившись ни разу не попасть ни по лицу, ни по пальцам.

– Где мы там были…

Поправив на носу очки, Былята прочитал вслух:

– «В коническом…» Не в обиду, Звана свет Починковна, но ты это не на венедский перевела. «В коническом же сосуде находились остатки жидкости, мутным видом и резким запахом напоминавшей варварскую брагу.» Мы в это еще пять раз можем вникать, все одно больше ничего не поймем. Червленые книжники уже думали да гадали…

– Сдается мне, Плагго-ведатель не потому не постиг, что диковина творит, что мало думал, а потому, что мало делал, – рассудил кузнечный староста.

– Точно! – согласился жрец. – Давайте попробуем, что выйдет, если в эту бадью с раструбом… конический сосуд, псица… Тёха, сгоняй к Полеле за брагой! Целую кадушку возьми!

– Кому Тёха, кому и Тихомысл, – пробурчал мальчишка в учении и побрел к лестнице.

– Может, огонь пока развесть? – предложил Хомун, второй ученик.

– Нет, а почему? – озадачил его Святогор.

Ученик смутился.

– Говори ты, Лисеня! Вижу, вижу, невтерпеж тебе.

– В горячую посуду холодное лить – лопнет! – Лисеня, гордо подбоченясь, посмотрела на Хомуна.

Ушкуй одобрительно кивнул.

– Тёха! – рявкнул вдогон первому ученику Лют. – И меда нам!

В отличие от остальных участников разговора, обступивших червленую диковину, привезенную Боривоем и Беркутом, воевода уютно устроился в кресле у печки, скинув унты и положив ноги в полосатых копытцах [169] Носки без пяток. (левое серое с красным, правое темно-синее с грязно-желтым) на скамеечку. Обратившись к вестнице, он поделился:

– Все не поверю, что южный ведун нам без подвоха эту невидаль подсунул. Сколько, говоришь, сотен лет ее прятали?

– Тысяч, не сотен, – поправила Звана. – С зимы великанов точно. Только не прятали, грамотники-то червленые ее использовали по назначению до совсем недавней поры, пока тайну не потеряли. Плагго верно рассудил, что южная твердыня падет, и переслал устройство нам, чтоб и вежество не сгинуло, и Йормунреку не досталось. С последним своим голубем мне весточку послал: «Используйте, как можете, темному ратоводцу на погибель.»

– А ты ему слово переправить можешь? – сочувственно справилась Птаха.

Звана отрицательно покачала головой:

– Два голубя осталось, но что теперь в сизых проку? Они не к Плагго, а обратно на голубятню полетят. А где нынче Плагго…

Вестница приумолкла.

– Может, можно все-таки их применить? – Лют слегка отодвинулся от печки, поскольку от его ступней стал идти сомнительного запаха пар. – Рассказывали, Прекраса из Плёса птицам к ногам горящую паклю привязала и Коростень-город сожгла. [170] С. Стурлуссон приписывает эту хитрость княгине Ольге.

– Ну, если ты, батюшка, найдешь паклю, что три тысячи поприщ гореть будет… – начал Былята.

– От силы две с половиной, как птице-то лететь, – перебил Лют.

– Копытца свои к ним привяжи, воевода, – предложил жрец. – Где сядут, мор начнется, где воды попьют, рыба кверху брюхами всплывет.

– Будет, Былята, озверел ты, что ль? За что горемыкам еще воеводины ноги нюхать? От червленого града, чай, и так одни голые стены остались, а какую малость сам Ерманарек не свез да не порушил, то отребье фафыжное сволокло, – Святогор невольно перестал улыбаться и сжал кулачищи. – Скажи, вестница, нет слова, что Борко Ерманареку служит?

– Нет, – отрезала Звана. – Орибор и иже с ним – наши дураки, природные, густопсовые. Таких ни купить, ни продать, да и кто б, если сам в своем уме, за них серебро предложил? Есть зато слово, что сталось с теми жрецами, что татям да гулящим на юге головы мутили.

Лицо жрицы осветило что-то, что, не будь она так высока духом и чужда суеты, можно было бы принять за злорадство. Заскрипели ступени. Кому Тёха, кому Тихомысл тащил на коромысле деревянное ведро и здоровенный кувшин на ручке из конопляной плетенки, соединявшей два глиняных уха.

– Полеля сказала, копейка за брагу, пять за мед, учитель.

– Яросвете защити, во что он наступил, – Лисеня двумя пальцами защемила нос.

– Стой, где стоишь, – Ушкуй избавил отрока от ноши, одной рукой перехватив коромысло. – Во двор, сапоги хорошенько обмой!

– Вернешься, лестницу за собой вымой, – добавил Святогор.

Насупленный и смрадный, отрок вновь удалился.

Землепроходец поставил кувшин на один из столов и, подойдя к диковине, поднял ведро. Хомун подставил жестяную воронку к закрывавшейся на диковинную крышку с резьбой дырке вверху «конического сосуда.» Брага забулькала, переливаясь вовнутрь.

– Всю не лей, хватит. Хомун, теперь разводи огонь, – повелел кузнечный староста. – Былята, Звана – в склянке со змеевиком, говорите, вода была?

– Да, – ответил жрец.