Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum

Нас никто не остановил — если люди уверенно следуют в ложу для почётных гостей, значит, там им и место. Мы сели на балконе с краю — никого нет, только в центре небольшая кучка: Бетин (глава администрации области), его помощники, охрана, да сами кинематографисты.

В начале картины натуралистично показали, как народовольцы на улице взорвали бомбочку — люди корчатся на залитой кровью мостовой, осознавая, что им оторвало конечности, люди бегут, придерживая руками свои кишки… «Я опасаюсь терактов», — сказал я, глядя вниз, в переполненный зал. «Хватит! смотри вон!» — вполне по-домостроевски приказала она. Я попытался ныть, что не виноват, что очень впечатлителен… Она сказала, что ещё одно слово и она уйдёт — или по крайней мере пересядет к Бетину и Чуриковой.

По окончании была встреча с творческой группой. Потом все выходили, а мы выходили вместе с ними, через их выход. В фойе возникла пробка — лезли за автографами и журналюги. Моя спутница отлучилась в туалет, а я стоял, облокотившись на стену и курил, прям возле меня происходила вся эта толчея. Зельцер обомлела: всё вокруг было очень цивильно, до глянца — только что отремонтировано специально к фестивалю, тут же присутствовал Бетин, ещё несколько шишек от культуры и парочка её преподов — и никто не курил! — а я ещё стряхивал пепел на пол, а то и на ботинок какому-то дылде актёру из сериалов, к которому особо настойчиво лезли за автографами. Пока она обретала дар речи, я докурил, затушил бычок ногой и собрался идти, но путь нам заслонила новая лавина восторженных дам с цветами, осаждающих почему-то не Панфилова с Чуриковой, а всё того же красавца-переростка. Зельцер предложила почему-то — наверное потому, что я стоял ближе всех к этому предмету вожделения — взять у него автограф. «Я, блять, О. Шепелёв! — взорвался вдруг я. — А это кто?! Пусть, блять, он у меня берёт! Подходи! Налетай, ёбный!» Хорошо, что никто не налетел. Она, однако, сбежала, а я как коршун, паря над головами, догнал её уже на улице.

Она была не в духе. Я сказал, что пошутил, только и всего. Она сказала, что я дебил и чтобы шёл домой. Тогда я сказал, что сейчас буду пиздить машины, схватил кирпич и замахнулся на дорогую тачку, коих в изобилии стояло вдоль дороги. Она совсем не знала что делать, только осыпала меня потоками брани, я взял её за талию, и, уговаривая, поволок в «Лигу», которая оказалась закрыта, что ещё более осложнило ситуацию. Дошли до магазинчика на углу, взяли пива. Денег у меня больше не осталось, а потребность в пищще насущной была неизбывна и даже обострилась. Уже отошли, я всё ныл и садился на асфальт, держась за живот (он действительно заболел) и — после серьёзных баталий — в рюкзачок явились пельмени и кетчуп.

Дорогой я извинился и начал лепить своеобразные отмазки, что ничего страшного в сущности не случилось — просто я, может, несколько неординарен, а они несколько знамениты — ну и что с того — через лет пяток я буду раздавать автографы в этом же фойе, а того и гляди на такой же точиле приеду — ведь сказано: от серой шинельки, сумы, тюрьмы, большой мошны, ярмонки тщеславия и портрета Д. Грея не зарекайтеся!..

Мы выпили ещё по бутилочке, нехотя закусывая и обсуждая фильм. Она сказала, что нормальные люди кормят пельменями собак — и она, когда барыжничала герычем и было просто «во-во-сколько-бабла!», кормила ежедневно молодую красивую Дуню. Полностью с тобой согласен, сказал я, а чем ты сама питалась? Не знаю, отмахнулась она, сведя брови и морщинки — видно было, что ей неприятно вспоминать…

Потом я довольно долго ждал её, нервничая и недоумевая: разве это так бывает? — если привёл к себе девушку (особенно в первый раз), выпили там, то-сё — забываешь обо всём, обо всех своих процедурах — обо всём, чем заведено поддерживать жизнь, даже о том, что смертен! — неужели мы уже так долго знакомы?! Что же мне ей зубы чистить запрещать?! Она пахнет непонять чем, чем-то сладковатым, искусственным, во рту чужеродный стерильный вкус. Не понимаю, зачем вообще нужны eau de toilette и de colon — но когда видишь и чувствуешь рядом с собой вкусно пахнущую ухоженную молодую женщину, хочется ее облизать, въесться, пуская слюну, искромсать — как совсем иногородный человеку предмет, созданный специально для прихоти потребителей роскоши — как будто пред тобой на столе поставили и оставили огромное «птичье молоко» или бланмаже с клубничками, а сами наблюдают из соседней комнаты, что ты будешь делать. Да, милые девушки, я по-любому отковырну хоть одну ягодку, хотя и знаю о вашем с замиранием миленького мерзкого сердечка наблюдении, и что не только в “Наполеоне” попадается мышьяк. Но голодному больше помогли бы если уж и не дешёвые магазинные пельмешки, то простые общечеловечески-русские щи да каша, ещё, конечно, с шашлыком и компотом!.. А потом в отсветах телеэкрана довольно похотливо овладел ею — она вела себя получше — как поёт певец, позволяла себя целовать!

— Ляг-ка на животик, — сказал я.

— Зачем? — удивилась она.

— Ну как зачем? — я тебя чуть-чуть попробую в жумпелочек… — сказав это тоном «папочки», я не смог сдержать плотоядной улыбочки.

— Нет, это нет! — вскричала она на манер маленькой девочки, вырываясь. Пуританская собака зарычала, предчувствуя недоброе.

— Ну Эля, ну Элечка, — влачился я за ней по дивану, поймав ее, ускользающую, за пятку, — ну дай я тебя…

— Нет, — сказала она серьёзно, — никаких жомпелов.

— Ну как «нет»?! Ну в попочку как-нибудь…

— Нет, я так не люблю. Я люблю так, — заявила она, наверно имея в виду обычный секс в первой позиции.

— А я люблю! Что значит «не люблю»?! Что значит «я люблю так»?! — выступал я, от беспомощности превращая интимный акт в шоу. Она надела халат, убежала в кухню.

Я, надвинув трусы, расхаживал по дому, заламывая руки и стеная: «Ну в жумпел, в жомпел — ну что тут такого? — ну это же прелесть! Ну мне же это необходимо!..» Осознав, что мне действительно это необходимо, и что я теперь не успокоюсь, как ребёнок — пока не получит то что просит — я немного ужаснулся, пришёл к ней на кухню и так и сказал: что мне это необходимо и что не успокоюсь… Я пустил в ход всё своё маразматическое, но эмоционально убедительное красноречие. Начал с того, что я — выдающийся, неординарный человек, иной раз на меня снисходят озарения, а вообще я очень много работаю, от перенапряжения духовных сил у меня могут быть срывы — поэтому я вынужден пить, но это не главное… Нет, я не смеялся — она почему-то тоже. Тогда я во всей красе развернул пред ней антинаучную теорию, что практически у каждого выдающегося человека есть «небольшие странности» — какой-нибудь порок-девиация или комплекс из таких штучек — и всё это мешает жить социально, но зато является своеобразной отдушиной в его универсуме оголённых нервов и перенапряжённых творческих сил. Алкоголизм, наркомания, гомосексуализм, педофилия, садизм, педантизм… Захлёбываясь, я тенденциозно переворошил всю мировую литературу, вытряхнув самых маститых… Возглавляли эту шайку-лейку Гоголь в интерпретации Набокова, онанирующий за конторкой отрок, убивающий пикой ящерок, душащий руками кошечек, Достославный со всеми своими версиями о всех своих карманных кошмарных девочках, и Толстой со всеми своими 90 детьми и 90 годами, наконец прозревший, что его-то надо бы вообще отрубить. А сам Набоков, если его чуть смешать с его героем? А Мопассан, а Рембо с Верленом, а Чандлер с Уайльдом, а Кузьмин с Цветаевой и всем островом Лесбос? Какой насос! А императоры, цари, короли и представители других изящных профессий! А король рок-н-ролла, а король попа, а покойный король моды!