Игорь Мельник - Ветхий завет

Хорошие такие советы. «Как сделать жизнь удобной». Предтеча Карнеги.

А вот ещё перл.

«Женщина хуже смерти. Она — сеть, её сердце — капкан, а руки — кандалы. Праведник убежит от нее, а грешника она не упустит».

Вот так.

«Из тысячи мужчин один стоит чего-то. Среди женщин вообще нет достойных».

Ай да Соломон!

«Живые знают, что умрут, а мертвые уже ничего не знают. В могиле не будет тебе ни труда, ни радости, ни размышления».

Это — очень важный момент. Ещё раз — после смерти ничего не будет. Это значит, что иудеи не верили в загробную жизнь. От Торы и до Соломона — нет ни слова о загробной жизни и дне Страшного Суда.

Итак, никакой загробной жизни, никакого Страшного Суда. И никакой справедливости на земле.

Этот Соломон — не такой дурак, каким кажется.

«У мудреца сердце с правой стороны. А у глупца — с левой».

Не повезло нам с вами. Большинству людей не повезло. С сердцем. И с мудростью.

«О царе даже мыслей плохих не допускай. О богаче даже в спальне плохо не говори. А то птичка ему донесет твои слова — что будешь делать?»

Видимо, спецслужбы у Соломона работали на совесть.

«Утром сей семя твое, и вечером не давай руке отдыха».

И вообще.

Запомним для себя — никакой загробной жизни. Никакого страшного суда. Никакой справедливости на земле. Но, не это главное.

Главное — они ушли из Египта, где все верили в загробную жизнь. Они пришли в Палестину, где все верили в загробную жизнь.

Они попали в плен, где верили в загробную жизнь.

В конце концов, все первобытные народы верят в загробную жизнь. Они хоронят своих мертвецов и кладут в могилу еду, оружие и свежезарезанных наложниц.

У всех это есть. А у древних иудеев этого нет.

Правда ли это? Нет, неправда. Есть объективные закономерности развития, которые не обойдёшь.

Ежу понятно — это поздняя вставка. На самом деле они верили в загробную жизнь. Так же, как и все остальные.

А может быть иначе? Ведь, избранный же народ.

Нет, дамы и господа. Избранность заключалась в другом. «Я дам вам власть над народами». Здесь, на земле.

Понимаете? Никаких других миров. Яхве тоже не верит в загробную жизнь. Он прилган позже.

Но это — для историков, а не для нас. Мы — люди простые.

Конец Книги Екклесиаста.

Итак. Хоть женщина хуже атомной войны, но вот строки, которые приписывают Соломону, этому женоненавистнику. И женолюбу.

— Целуй меня, дружочек. Это слаще вина. Он так пахнет…

Вот, почему все женщины так тебя любят! Хоть я и смуглянка, но красивая!

Меня заставили стеречь виноградник, но я своего «виноградничка» не уберегла. Не доглядела! Вот.

Скажи мне, что ты делаешь сегодня в обед? И где тебя найти?

— Ну, если ты этого не знаешь, красавица, то приходи просто к моей юрте — не пожалеешь. Ты моя лошадка, кобылица, и я тебя заезжу — тебе понравится. Твоя шейка…

— Да, но ожерелья из желудей… Мы их поменяем. На что-то золотое и серебряное.

— Ночью я искала тебя на своей постели, но не нашла. Странно. Пошла в город, стала спрашивать у ночных патрулей: где он? Где мой парень? Они пожимали плечами. Парни их не интересуют.

Ушла я от них. И тут же нашла своего любимого. И привела домой. И в постель уложила. Теперь всё будет тип-топ.

— Девочки, не мешайте моей любимой спать. Не надо бить в бубенцы и плясать вокруг нашей кроватки. Пусть моя новая девушка отдохнёт.

— Ай да любовник у меня! И постель у него — чудо. Как нам тут хорошо вдвоём! Правда, вокруг царской постели столпились его бойцы — целых шестьдесят рыл. И у каждого по мечу. И все глазеют на нас. Им интересно, чего мы тут делаем. Но для влюблённых даже сто зрителей — не помеха.

— Как ты прекрасна, любимая! Твои кудри. Твои глаза. Твои зубы. Твои губы. А твои соски… Это нечто. А как ты умеешь ласкать! Такого я ещё не видал, а повидал я немало. Эх, попасусь я на твоих лугах.

— Попасись, милый.

— Да, уж я не оплошаю. Ты только дверь мне открой, крошка.

— Как же я тебе дверь открою, касатик? Я уже спать легла. И даже ноги помыла. Что мне теперь, опять их пачкать? И вообще, я голая, между прочим. Без ничего.

О, гляди-ка, какой настойчивый паренёк! Сумел руку свою сквозь замочную скважину просунуть. Это не каждому по плечу. Просунул, да так, что у меня внутри все закипело.

Нет, такому настырному надо отпереть. Он так старался…

Эй, ты куда? Смотри-ка, ушёл. Обиделся, наверное.

Да. Пошла я его искать. По городу. Нарвалась на давешних стражников. Они меня отметелили так, что любо — дорого. Не понравилось им, что я ночью брожу по городу в одной простыне.

А под простынёй нет ничего, кроме меня самой. Еле выскользнула. Покрывало, правда, у них осталось. Побежала голышом.

Девчонки, подружки, когда увидите моего парня, скажите ему, что я уже изнемогаю, а его всё нет.

— А чем твой парень лучше наших пацанов?

— Ну, он белый и румяный. Покрасивше ваших охламонов будет. Короче говоря, мечта женщины.

— Ух, ты. А куда же он подевался, такой красивый? Давай-ка, подружка, мы его вместе с тобой поищем. Интересно на такое чудо глянуть.

— А он пошёл в свой сад — лилии собирать. Там у него лилий — немерено.

— Ты у меня красавица, девочка. Правда, грозна, как «полки со знамёнами». Но это ничего. Я переживу это. Ты только не смотри на меня так, отведи глазки-то. Вот, так-то лучше.

Да уж, ты прекрасна, спору нет. У меня, знаешь ли, шестьдесят жён, восемьдесят наложниц, а девок своих дворовых я даже не считаю. Но ты… Ёлы-палы!

Так, я не понял, это что за сборище?

— Это мы, царь, твои жёны, наложницы и дворовые девки. Хотим посмотреть на твою новую пассию. Как её звать, величать?

— Зовите её просто Суламифь. А чего на неё смотреть?

— Ну, не скажи, царь, тут есть на что глянуть. Какое бедро, с ума сойти! Какой круглый животик! А вот тут — как пшеничные колоски, как целый снопик. Ух, ты… А соски — это нечто, ты прав. Талия… Грудь, как виноградные гроздья… Мда.

— Я знаю, я уже это говорил. Не мешайте. Она, как пальма. Я вот сейчас влезу на эту пальму, обхвачу её ногами и буду нюхать эти гроздья.

— Подойди поближе, ласковый мой. Пойдём в поля, побродим туда-сюда. Дойдём до виноградников, а там я, пожалуй, и позволю тебе… поползать.

Жаль, дружочек, что ты не брат мне. Жаль, что мы не сосали вместе грудь моей матери. Тогда мы целовались бы в открытую, прямо на улице, и никто из прохожих слова худого обо мне не сказал бы. А так…

Видимо, осуждают. Видимо, девочка, которая попала в постель к Соломону, пользуется дурной репутацией. И очень огорчается по этому поводу.

— Я бы тогда привела тебя к себе домой, познакомила бы с матерью. Поила бы тебя вином.

А ты бы меня учил.

Вот. Соломон в который раз занимается учительством. Мастер!