Сирил Коллар - Дикие ночи

Пьер сказал:

— Неплохо для новичка, у тебя есть воображение! — а потом, обращаясь к тренеру, добавил: — Редко кому удается возбудиться с первой попытки.

Тот кивнул и сказал Сэми:

— Все в порядке, можешь идти к девочкам.

Сэми отступил к двери, как будто опомнившись от какого-то страшного сна, ударился о стену, разулся, открыл дверь и вывалился в коридор; у себя за спиной он услышал голос Пьера:

— Надеюсь, мы еще увидимся… Ты теперь знаешь адрес…

Сэми прошел через огромную комнату, где происходила оргия, добрел до входной двери, открыл ее, быстро оделся на площадке и кубарем скатился по лестнице. Его шатало, он сделал несколько шагов по тротуару, взглянул на небо, показавшееся ему черным от грязи, упал на колени, и его вырвало в канаву, рядом с чьим-то «харлей-дэвидсоном». Он не знал, куда ему идти, поэтому он пришел ко мне.

Мы все так же лежим рядом. Сэми говорит мне:

— Ты теперь понимаешь, почему меня тошнит от себя самого?

Я молчу, потому что мне нечего сказать, я даже не знаю, удивлен ли я. Я вспоминаю мои собственные ночи, думаю о Лоре: до какой жестокости дойдем мы в нашей любви? Сэми продолжает:

— Черт, но я ведь это сделал… И у меня действительно встал, это правда.

Я перевожу телефон в режим автоответчика, гашу свет, и мы засыпаем спина к спине, не дотрагиваясь друг до друга, нас разделяет пропасть из белых простынь, грязных от нашей с Лорой любви.

На следующее утро Сэми рано поднимается, ему нужно на работу. Он варит себе кофе на кухне, а я валяюсь в постели. Мы не обсуждаем то, что он мне рассказал вчера, Сэми звонит Марианне и начинает ругаться с ней, она хотела, чтобы он был с ней этой ночью, а он не вернулся. Сэми говорит с ней ужасным, холодным, безжизненным тоном, потом он просто вешает трубку бормоча:

— Меня тошнит от этой кретинки!

Он целует меня и говорит, что ему пора идти. Я замечаю как бы невзначай:

— Мы могли бы жить вместе…

— Здесь?

— Нет, я найду большую квартиру.

— Может быть, почему бы и нет.

Когда Сэми уходит, я замечаю, что на автоответчике горит цифра «1». Я перематываю пленку и слушаю: «Это Лора, сейчас два часа ночи, я никак не могу заснуть, ответь мне… ответь, я знаю, что ты дома… мне плевать, если ты там не один, ну же, ответь мне… я прекрасно знаю, что рядом с тобой любовник, я уверена, что это Сэми, я чувствую, но дай мне поговорить с тобой, почему ты так поступаешь?.. Тебе это ничем не поможет… (Конец связи.)» Лора замолкает, и через какое-то время автоответчик отключается.

Я иду смотреть квартиру в XX округе, на холме Менильмонтан. Мне нравятся эти названия — Бельвиль, Праздничная площадь, Крымская площадь, площадь Жореса. Это как раз напротив моего дома, дом принадлежит страховой компании, квартира просторная, на третьем этаже, прямо над большим универмагом. Улица довольно шумная, зато плата за сто квадратных метров невелика.

Я звоню в компанию и подтверждаю, что беру квартиру. Они, конечно, сделают ремонт, но с шумом ничего не поделаешь, мне придется поставить двойные рамы. После этого я набираю номер Сэми и сообщаю ему, что переехать можно будет первого января. Он спрашивает:

— Там две комнаты?

— Естественно!.. Я же знаю, что ты не педик!

Мне звонит Джемми, он настаивает на встрече, говорит, что это очень важно и что он не может обсуждать проблему по телефону. Я совершенно не понимаю, зачем такие тайны.

Я нахожу его в кафе на углу улицы Ги-Моке и авеню Сент-Уан. Я часто ждал его там, потягивая виски и разглядывая на стойке окурки, плевки и дневную пыль; время тянулось бесконечно, я подпирал щеки руками, вытирал ладонями влажный лоб и смотрел по сторонам, не идет ли Джемми. Наконец он приходил, приносил кокаин, и я знал, что сейчас мы поднимемся к нему и будем нюхать коку, но прежде он всегда выпивал кружку пива и делал это ужасно медленно. Это было бесконечно, Господи, ну почему он всегда делал это так медленно?

Потом мы готовили себе по две «полоски» и нюхали. Три четверти часа спустя все повторялось, а потом мы делали себе порции каждые полчаса, каждые четверть часа и уже не могли остановиться, нам казалось, что мир вот-вот взорвется. Мы разговаривали, слушали Криса Исаака и фламенко, мы по пять раз ставили одну и ту же песню, и мне начинало казаться, что я схожу с ума. На стенах квартиры висели плакаты с изображениями Брандо, Моррисона и Джеймса Дина, а Джемми рассказывал мне о своих разочарованиях, потерянных друзьях, о тюрьме, о маленькой лавочке на «Блошином рынке». Это было похоже на фламенко: ностальгия, фатальность, прошедшая трагедия, та, которая может случиться, но никогда ничего мрачного, никакой пошлости, такое впечатление, что мы будем жить вечно. Мы спускались в бар, пили джин или виски, чтобы смягчить действие кокаина.

На этот раз Джемми приходит первым. Он рассказывает мне какую-то запутанную историю, говорит, что ему совершенно необходимо, чтобы я пошел с ним на какую-то встречу к Сиреневой Заставе. Он говорит мне:

— Давай вперед, я сейчас все тебе объясню.

Семь часов вечера, на улице Шампионне пробка, и я злюсь.

— Успокойся, уверяю тебя, игра стоит свеч… Я хорошо знаю режиссера, он ищет молодого главного оператора, который все понимает с полуслова. Клиенты предлагают ему звезд, самых известных, всяких там англичан, но он никого не хочет, так что у тебя есть все шансы.

Поднимаясь по авеню Гамбетты, мы проезжаем мимо дома Жана Марка, моего приятеля-сценариста. Джемми говорит:

— Остановись, поднимемся на пять минут, мне нужно кое-что ему отдать.

Джемми звонит, Жан Марк открывает, делает вид, что удивлен, приглашает нас зайти. Мы идем следом за ним в гостиную, и я останавливаюсь посреди комнаты, совершенно обалдевший: в центре устроено нечто вроде буфета, а вокруг человек двадцать или тридцать гостей, все они приветствуют меня, смеются… Оказывается, Жан Марк собрал друзей, чтобы отпраздновать подписание контракта — меня утвердили главным оператором на полнометражный фильм Луи П., который он собирается снимать в Лиссабоне. Несколько минут я прихожу в себя от удивления, говорю всем, какое удовольствие они мне доставили.

Я вижу Марка, его подружку Марию, моих родителей, Омара, многих других, а Сэми привел Лору.

Я разговариваю с Луи. Он опять говорит, что не верит в мою болезнь, потом рассказывает, что один парижский журналист уверяет всех: «Да нет, он не мог заразиться! Он интересничает, чтобы придать себе веса… Да это в любом случае невозможно, он совершенно не сексуален!»

Я начинаю хохотать.

В первый раз я участвовал в съемках именно в группе Луи. Он меня всему научил. Я слушал его жалобы и вопли бывшего художника, которому все надоело — современная мода, глупость, халтура восьмидесятых, уход французских киношников, которые теперь снимают только выжженное пространство, лишенное страсти. Луи ворчит и созидает в этой пустыне свои творения, борясь с конформизмом других. У него нет детей, и мне много раз казалось, что я и есть его неродившийся сын. Я знаю, что в жизни редко встретишь людей, подобных Луи.