Сирил Коллар - Дикие ночи

В утренних газетах никаких сообщений нет. Я звоню Сэми и предупреждаю, что его ищет Пьер Атон. Он отвечает:

— Они не знают нового адреса Марианны и вообще ничего о ней не знают.

На следующий день в газетах появляется описание кончившейся кровавой потасовкой зулусской тусовки. Как и предполагал Джамель, в ход пошли ножи, железные прутья, бейсбольные биты, с обеих сторон было много раненых. Некий Б.Бой устроил поединок с главарем противоположной банды Паником. И победил его с помощью бейсбольной биты. Паник остался лежать со сломанным хребтом, парализованными ногами и без всяких надежд на выздоровление. Никто не знает, кто бил Паника: ни в той ни в другой группировке не принято «сдавать» своих. Но все журналисты услышали коротенькую фразу, которая войдет в легенду: «Только Джэм мог это сделать!»

Я подбираю в комнате ремень Джамеля, кладу его в целлофановый пакет и спускаюсь к машине.

Ночь. Я доезжаю до моста Берси, иду вдоль парапета, потом останавливаюсь и смотрю вниз, на левый берег, на силуэты людей, направляющихся в запретные подземелья секса. Достаю ремень из мешка и бросаю его в реку. Он летит вниз, касается воды, и медная пряжка, блеснув в свете уличного фонаря, посылает мне прощальный привет. Вода принимает в свою глубину ремень Джамеля с четырьмя буквами: ДЖЭМ.

Я звоню приятелю-судье, и он объясняет мне, как выяснить, где содержат Джамеля.

Я узнаю, что префект принял решение о немедленной высылке Джамеля. Его держат в «отстойнике» недалеко от аэропорта Орли.

Идет дождь. Я пробираюсь в потоке машин на кольцевом бульваре и автостраде и наконец доезжаю до лагеря Джамеля, но его там уже нет. Я сажусь в машину и мчусь к аэропорту, вбегаю в зал, смотрю на табло и вижу, что самолет на Алжир улетел десять минут назад. И Джамель летит этим самолетом, возвращается в свою страну. Мне кажется, что он даже не говорит по-арабски.

Мне звонит мать Лоры. Ей только что сообщили из клиники, что результат анализа на СПИД у дочери — отрицательный.

Это слово — отрицательный — все меняет… и одновременно не меняет ничего: Лора, очевидно, была уверена в том, что больна; может быть, она даже хотела этого в какой-то момент. Раз смерть неизбежна, так пусть она придет от того, кого любишь или думаешь, что любишь.

Лора звонит мне из коридора клиники и говорит, что больше не может, уйдет, придет ко мне, и мы будем любить друг друга, как прежде. Я молчу, как будто меня нет, потом говорю ей, что знаю результат анализа. Теперь у нее нет надо мной никакой власти, она для меня больше не существует. Лора начинает рыдать, что-то судорожно выкрикивать:

— Ну вот, они победили, твоя мать и все остальные, я получаю по телефонным проводам пятьдесят миллионов тонн ненависти, я повержена на землю, следующая девушка, которую ты полюбишь, не будет похожа на меня, ты станешь любить ее безумно, ты же знаешь, в каком кошмаре я сейчас живу, это никогда не кончится, не будет ничего другого, а ведь я заслуживаю лучшей участи, я красивая, и один только Бог знает, как сильно я тебя люблю! Я люблю тебя больше, чем истину! — Последнюю фразу она кричит в совершенном исступлении. Я слышу звуки борьбы, трубка стукается о стену, вопли Лоры постепенно затихают, удаляются.

Ее отправляют на третий этаж, в закрытое отделение с гораздо более строгим режимом.

Я вхожу в аптеку и покупаю инсулин. Голый по пояс стою перед зеркалом в ванной и в сотый раз повторяю один и тот же, ставший привычным, жест: воткнуть иголку в вену на сгибе левой руки, забрать кровь в шприц, вытащить иглу из вены… Я держу шприц в руке, как холодное оружие, и угрожаю своему изображению в зеркале, как будто это не я, а Пьер Атон или кто-нибудь из братьев Гелиополиса. Я цежу сквозь зубы: «Я волью тебе в вены мою отравленную кровь, и ты медленно сдохнешь, как того заслужил».

Лора вышла из клиники. Прошло много дней, она звонит, но я никогда не отвечаю — не хочу с ней говорить.

Однажды утром у меня собирается съемочная группа клипа, чтобы обсудить некоторые детали. Звонит телефон, помощник режиссера снимает трубку, слушает, потом говорит мне, что это Лора. Я качаю головой и беру отводную трубку. Лора спрашивает:

— А ты кто такой?.. Вы что, трахаетесь с ним?

Ассистент совершенно багровый, я утешаю его, уговариваю не обращать внимания.

Лора пишет мне письма. «Какому одиночеству я научилась у тебя. Всю свою жизнь я буду вспоминать слезы, пролитые после любви с тобой, слезы волнения, невероятного счастья, не забуду наслаждения, которое испытала с любимым, с тобой».

В одном письме я нахожу лепестки засушенного цветка, в другом — каплю голубого хрусталя. «Любовь моя, я дарю тебе эту каплю, чтобы голубизна неба и моря были всегда с тобой».

Конечно, в конце концов я отвечаю на ее звонок. Я говорю, что не смогу забыть ни ложь, ни шантаж, Лора отвечает:

— Я докажу тебе, что изменилась, и ты вернешься ко мне.

Она нашла работу в бюро радиорекламы, ей подарили сибирскую лайку — нечто среднее между волком и собакой.

Каждые две недели я ставлю свет на телевизионной передаче, но больше не снимаю город своей маленькой видеокамерой, совершенно не переношу вечеров, после обеда растягиваюсь на кровати, как парализованный, мне кажется, что я вешу целую тонну. В два часа дня в душе поднимается тоска, в пять она становится почти непереносимой, а к восьми внезапно исчезает. Если мне нужно поразмышлять или что-то сделать, я с огромным трудом собираюсь с силами, мечтаю о кокаине, о том подъеме и концентрации всех сил и способностей, которые мне дарил наркотик и которых никогда больше не будет.

Врачи уменьшили дозу лекарства: шесть порошков в день, три утром, три вечером. Это гораздо менее мучительно. Я улыбаюсь, смеюсь, но все это на поверхности, на губах, иногда в глазах. Смех покинул глубины моего тела, все мне кажется банальным, даже растущие лиловые нарывы.

Утром, в половине восьмого, я вхожу в госпиталь Тарнье, чтобы сдать анализ крови. У меня смутное ощущение, что я где-то видел парня, сидящего в очереди передо мной, с перетянутой резиновым жгутом рукой и иголкой в вене на сгибе локтя. У него одутловатое, изуродованное саркомой Капоши лицо, он с трудом открывает глаза. Моя очередь: я сажусь на красный пластиковый стул, наклоняюсь, чтобы прочесть на формуляре имя предыдущего пациента. Оказывается, я его очень хорошо знаю, он работал с моим отцом. Этот молодой блестящий инженер был красив и силен, сейчас, надевая куртку, он выглядит как тень человека. Я здороваюсь, вряд ли он меня узнает, но отвечает и тут же уходит.

Сэми бросил Марианну. Однажды вечером он возвращается, как обычно, домой и сообщает ей, что уходит. Она в этот момент набирает на компьютере статью и делает вид, что не замечает Сэми. Он складывает вещи в сумки, хлопает дверь, и Марианна начинает рыдать, она плачет до утра.