Володя Злобин - Финики

Кризисные времена рождают диктатора. Но, когда он выводит народ из стагнации, диктатор автоматически становится не нужным народу. Поэтому задача каждого диктатора - постоянно ввергать страну в кризис, чтобы как-то обосновать своё нахождение у власти. Самый простой - устроить войну. А здесь годятся любые внешние факторы: от врагов народа до евреев. Исключения немногочисленны, как Августо Пиночет. Тоталитарная система заведомо обречена на провал - в ее сути не заложено изменение. А еще проблема в том, что современный глобализированный мир, стянутый корсетом экономических и военных договоров, неминуемо раздавит любой отдельный элемент глобальной системы, который захочет жить по-своему. Автаркия Северной Кореи существует, потому что не играет никакой роли, и скоро уже доест сама себя. Поэтому, говорят теоретики, если возможна национальная революция, она должна произойти в странах - основных игроках геополитики. В этом, мол, и была ошибка большевиков, не сумевших воплотить мировую социалистическую революцию в жизнь, отчего и были уничтожены.

В этих условиях была ли обречена на успех наша деятельность? Неправильно поставлен вопрос. Наша деятельность обречена на успех, тогда как мы заведомо были обречены на смерть. Нации, за которую мы сражались жестокими методами, необходима вера в то, что у неё есть герои. Необходима уверенность в том, что она способна на поступок. Наша группа стала символом, который показал, что перемены возможны. Мы доказали, что русские - это не обиженный носатый народец, а просыпающийся северный исполин. И когда он окончательно разомкнёт веки, не поздоровится всем тем, кто пировал на его спящем теле.

Опросы общественного мнения, размещённые в интернетах, показывали, что нашу деятельность поддерживают больше половины граждан страны. А это показатель того, как ненавидят власть. Возможно на тех стихийных митингах, что будут собираться после нашей смерти по поводу фальсифицированных выборов, жертв этнической преступности, сбитого правительственной машиной ребёнка, кто-нибудь, вспомнив наш бесстрашный пример, не побоится взять в руки камень. Неизвестный бросит булыжник, памятуя о нас, заражённый нашим примером, и вызовет лавину камней, которая сметёт с лица земли власть, которая убивает мой народ.

Алиса ворочается и пытается полностью залезть ко мне на колени. Слава безжизненно прислонен к бетонной стене. Вот они, вершители нового порядка, сброшенные в канализацию!

С малого начинания вспыхнет то, во что мы верили и ради чего готовы были погибнуть. Россия неминуемо должна стать национальным русским государством. Это вопрос выживания её, как факта. Но, глядя на то, что меня загнали в сточную канаву, как Каддафи, я думал - а не мыслю ли я старыми, изжившими себя категориями?

Современная философия говорит, что век национализма прошёл. Технический прогресс разобщит людей, сотрет границы, а, следовательно, убьёт саму ценность понятия расы и нации. Ведь теперь для того, чтобы выжить, не нужно объединяться. Мир неминуемо уничтожит разделяющие его барьеры, воцариться политкорректность и трансгуманизм. Но, может, человечество придёт к реваншизму двадцать первого века и, вторя веку двадцатому, на карте мира в двадцатые и тридцатые года появятся новые национальные государства? Кто те счастливцы, которые смогут выработать тот культурный код, по которому будут жить люди эпохи постмодерна? Быть может те действия, которые я совершал, будут положены в философию нового порядка. То, что жить по-старому нельзя, понимает весь европейский мир. Лучшие умы ищут новую идеологию, то есть учатся разговаривать с ещё не наступившим будущем. Я искренне надеюсь на то, что в эпоху, когда ведётся расовая, этническая, национальная конфронтация элит и группировок, ценность нации, как живого духовного организма, ещё будет иметь значение. Иначе нас ожидает неминуемая деградация, так как если мир будущего окончательно убьёт нацию, как ценность, его ждёт постепенное разрушение и упадок.

Смогли ли мы изменить мир? Смогут ли наши последователи сделать больше? Возможно всё, что возможно вообразить. Ворочаясь в грязной сточной трубе и прижимая к себе любимую девушку, чьи пушистые волосы щекотали мне нос, я думал только о том, что в задницу мне упирается острый камень, и что в мире не существует ничего невозможного.

Молчун убит, а облава проходит по всему городу. Осталось всего-то три горошины из некогда полного стручка. Пришло время раскатиться шариками по земной плоскости. Какого хрена я так много знаю о моментах расставания? Впрочем, это логический конец любого экстремистского приключения.

Если бы кто-нибудь слышал мои мысли, то я бы сказал ему, что ты, занявшись чем-то подобным, будешь, либо убит, либо посажен, поэтому не верь никакому героическому пафосу. Скорей всего тебе вкатят четыре года после первого сожжённого ларька, куда уж там до убийства депутатов. Верь только себе, если готов до конца взять ответственность за содеянное на душу. О войне любят рассуждать писатели, но не солдаты.

Город против нас. Против нас человеческая мораль, пасти полицейских овчарок и хмурое московское небо, убежавшее от моего ботинка. Я преступник лишь потому, что делаю то, что считаю нужным. Разосланы ориентировки про то, что среди нас есть длинноволосая девушка и два парня. Алиса, когда мы прятались в одном дворе, неожиданно достает свой нож, и моё сердце уходит в пятки, я чувствую, что во двор врывается погоня. Оборачиваюсь к пустоте, но никого не нахожу, а уже затем замечаю, как Алиса остервенело, рубящими ударами отрезает свои длинные косы. О, милый О'Генри! Тугие, в пасмурном отчаянии русые локоны, падают на землю, а лицо Лиса приобретает задиристый мальчишеский огонь. С короткими волосами, некрасивые обрубки которых она спрятала под кепку, она выглядит как подросток только что сбежавший из детдома. Слава, молча наблюдавший за ней, сказал:

- Тебе очень идёт, Лис.

Через полчаса стало ясно, что район плотно оцеплен и полицаи методично прочёсывают квартал за кварталом. Не зная местности глупо играть в партизанов. Наша троица с рюкзаками - прекрасная мишень для любопытных взглядов старушек. Чтобы проскочить через кордоны надо разделяться. Неужели этот момент пришел?

Я отвожу Славу в сторону и говорю ему:

- Друг, - на меня сходит ложный пафос, - если всё получится, мы с тобой встретимся в сердце нашей расы. На том поле. Время: каждое воскресенье в полдень. Ты понял? Только дай знак, когда это произойдёт. Так, чтобы я понял. Не забудь про это, прошу. Я не предам тебя.

- Я знаю, что не предашь.

Неужели Слава с самого начала так бесконечно доверял мне? И я понимаю, что должен всё ему рассказать: