Андрей Ханжин - Рассказы

От безбабья живописец стремительно погружался в омут металлического рока. Фанатично, как и всякий новообращенный. И вот уже на изображённых самоварах в школьной столовой можно было усмотреть бесовскую улыбочку Удо Диркшнайдера. Одержимость усугублялась тем, что в той же типографии работал грузчиком Серёга Боров — гитарист «Коррозии металла». Общение с апостолом совершенно лишило Стаса рассудка.

Школу мы домалевали. Буфет и спортзал. Финальный гонорар разделили поровну. Затем в системе советского образования наступил финансовый кризис, сменившийся кризисом интеллектуальным.

Алистратова потеряла наконец-то девственность с каким-то ловким брэйкдансером из закусочной «Сосиска», о чём сообщила мне с энтузиазмом: «Андрюх, а меня дернули!». Типа: путь свободен. Но этот «путь» меня не влёк. Над целками, пусть и свежесорванными, нужно много трудиться, прежде чем они научатся и доставлять, и получать удовольствие. В общем, сначала появляется хуетыкалка, затем он сменяется маньячком — наставником, а уж после всего этого дама становится готовой к мужскому употреблению…

Стас снова оказался в тюрьме. Спиздил пластмассовые цепи ограждения на выставке в «Сокольниках». Хотел вручить их, как сценический антураж, всё тому же Борову. Ранее судимого, его не пощадили и впаяли трешку.

Я отправил ему бандероль с сигаретами.

У нее в подъезде всегда воняло кошачьей мочой и столетним перегаром. Олеська жила в старом немецком доме на Елоховке, сразу за зданием с мемориальной табличкой разведчика Кузнецова.

Бухала жутко. Голос почти пропила. Рука отнималась, и она эту руку дырявым оренбургским платком к телу привязывала.

На стене в полупустой комнате с антресолями (были у Олеськи такие полати для спанья) — черно-белая фотография: Олеся и Кинчев, рядом сидят, улыбаются. Русская Джанис Джоплин.

Тогда к ней «Пикник» в полном составе на несколько дней заселился. На гастроли приехали. Не помню точно год, наверное, 90-й или 91-й. С алкоголем проблемы большие были, очереди гигантские, давка, мрак.

Со мной тогда Фрау была — жена Павиана из «Прочих Нужд» — полупьяная, полуциклодольная. Подглючивало ее время от времени.

Захожу, а на кухне Шклярик сидит, одинокий такой, в ярко красном свитере до подбородка, и из чайной чашечки портвейн потягивает. Остальные — кто где, по квартире рассредоточились. Тоже выпивают.

И вот директор «Пикника» возжелал эту Фрау невменяемую… Что-то прямо переклинило его. Троянская директору говорит, что мол портвейн закончился, а желаемая барышня требует вина, и далее гонит алкогольные телеги в том же духе.

А желаемая барышня на антресоли забралась и глюки ускользающие отлавливает.

Директор деньги отсчитал и я, на правах местного, повел гонца-басиста к винному на Бакунинской. По дороге басист пояснил, что концерт у них завтра, так что оттягиваются… А у винного страждущих тьма! Конца и края нет народному потоку. Принялись мы без очереди ввинчиваться. Я ныряю, басист прикрывает. Почти добрались до заветных дверей… Но случилась, как водится, драка.

Кипеш.

Менты.

Повязали.

Привезли в отделение.

Мент, который нас доставил, к окошечку дежурного наклонился и что-то вещает. А кобура сзади так оттопыривается. Какой черт меня на подвиги толкнул, не знаю… В трезвяк могли отправить, а тут концерт… Короче, кобуру я эту расстегнул и «Макаров» мусорской выхватил. Не пристегнут был пистолет почему-то.

Мент дернулся и охуел натурально! Стоит пьяный гражданин, нарушитель общественного порядка, и ствол на него наводит, сообщнику своему выкрикивая: «Сваливай!». Ну басист и свалил, сдулся в мгновение ока. Впрочем, меня тоже свалили. И в камеру бросили, отпизженного уже.

Через какое-то время директор «Пикника» явился. Не знаю уж, какие аргументы он привел, но меня освободили. Поперлись снова к тому же винному. У директора страсть пылает к галлюцинирующей Фрау. Пока в очереди стояли, он меня все расспрашивал, даст она ему или не даст… И какой подход нужен… Цветы даже купить вознамерился. Но ограничились ящиком портвейна.

Вернулись.

Шклярик на той же кухонной табуретке, но уже с гитарой в руках, тихо так песни свои напевает. Рядом Троянская сидит, рыдает в два ручья. А на деревянных скрипучих антресолях сбежавший из ментовки басист уныло так ебёт полуобморочную Фрау.