Хантер Томпсон - Страх и отвращение в Лас-Вегасе

В наши дни служба в полиции абсолютно не означает, что ты не можешь «быть с этим». И эта конференция привлекла некоторых настоящих павлинов. Но мой собственный костюм — ФБРовские очки за сорок долларов и ПэтБуновская хлопчатобумажная спортивная куртка — вполне подходил для представителя прессы, потому что на любого городского хипстера приходится до двадцати бычар, прошедших подготовку в качестве помощников больных тренеров в штате Миссисипи.

Здесь находились персонажи, заставлявшие моего адвоката изрядно нервничать. Как и большинство жителей Калифорнии, он был изрядно шокирован, увидев своими глазами провинциальных жлобов. Здесь собрались полицейские сливки со всей Средней Америки… и, о Боже, они выглядели и разговаривали, как банда пьяных фермеров-свиноводов!

Я попытался утешить его:

— В действительности они прекрасные люди. Тебе надо только познакомиться с ними поближе.

Он улыбнулся:

— Познакомиться поближе? Ты что, шутишь? Старый, да они из меня всю кровь высосали, мать их за ногу!

— Не произноси здесь это слово, — сказал я. — Ты можешь их возбудить.

Он кивнул.

— Ты прав. Я видел этих подонков в «Беспечном Ездоке», но не верил, что они существуют на самом деле. Совсем не так я себе их представлял. Не ожидал, что их целые сотни!

Мой адвокат был облачен в двубортный голубой костюм в узкую полоску, гораздо более стильный прикид, нежели мой… но он все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Потому что быть стильно одетым в этой толпе означало, что ты — секретный агент, а мой адвокат зарабатывал себе на хлеб, имея дело с людьми, слишком болезненно реагирующими на эту тусовку.

— Да это, блядь, кошмар какой-то! — продолжал он ворчать. — Я внедрился на эту чертову конференцию свиней, но в этом городе как пить дать найдется какой-нибудь маньячный травяной барыга, который узнает меня и пустит слух, что я развлекаюсь здесь в компании тысячи легавых!

У нас на пиджаках были бирки с именами. Их принесли со 100-долларовой регистрационной платой. На моей значилось, что я — «частный детектив из Лос-Анджелеса», и это было правдой, если пораскинуть мозгами; а вот моему адвокату достался титул «Эксперта по Анализу Криминального Оборота Наркотиков». Что тоже было правдой, если пораскинуть мозгами.

Но всем было наплевать, кто есть кто, и почему. Секьюрити были слишком распущенны, чтобы предаться решительной паранойе. Но мы все же стремались, потому что всучили на входе фальшивый чек для оплаты нашей двойной регистрационной платы. Этот чек, в свою очередь, подсунул моему адвокату один из его клиентов из криминального мира сутенеров-торговцев наркотиками… и он стоически его принял, зная на основе своего большого жизненного опыта, что такие чеки абсолютно никуда не годятся.

Первая сессия — приветственные речи — продолжалась большую часть дня. Мы терпеливо высидели первые два часа, но с самого начала было ясно, что мы не собираемся ничему учиться, не говоря уже о том, что было бы безумием пытаться кого-то учить. Достаточно того, что мы просто сидели там, закинувшись мескалином, и час за часом внимали несносному бреду… Что, естественно, не было сопряжено и с малейшим риском. Эти бедные ублюдки не могли отличить мескалин от макарон.

Я подозреваю, что мы могли бы провернуть все дело под кислотой… если бы только не все эти люди — в этом шалмане были лица и тела совершенно невыносимые, если ты закинулся веществом. Вид 344-фунтового шефа полиции из Вако, штат Техас, начавшего без стеснения лапать свою 290-фунтовую жену (или что там за кобыла с ним была), когда выключили свет для просмотра учебного фильма о траве, едва можно было стерпеть под мескалином — по большей части чувственно-внешним наркотиком, преувеличивающим реальность, вместо того чтобы изменять ее, — но с обкислоченной головой вид двух распоясавшихся, фантастически жирных человеческих существ, облизывающих друг друга, пока тысяча легавых вокруг смотрит кино об «опасностях марихуаны», эмоционально неприемлем. Мозг бы отверг его: спинной попытался бы не реагировать на сигналы, поступающие от лобовых долей… а головной, между тем, предпринял бы отчаянную попытку представить разные интерпретации этой сцены, прежде чем отправить их назад спинному, с риском физического вмешательства.

Кислота по своему воздействию — довольно сложное вещество, тогда как мескалин чрезвычайно прост и прямолинеен. Однако при подобных сценах разница между ними представляла интерес лишь с научной точки зрения. На этой конференции просто не было других позывов, кроме как притуплять сознание: красными, дурью, бухлом, потому что вся программа была, вне всякого сомнения, составлена людьми, пребывавшими в секональном ступоре с 1964 года.

Здесь было больше тысячи высокопоставленных легавых, убеждавших друг друга, что «мы обязаны разобраться с наркокультурой», но они понятия не имели, с чего начинать. Они даже не могли вычислить, откуда у этой проклятой проблемы ноги растут. В предбаннике ходили слухи, что за этим стоит Мафия. Или, возможно, «Битлз». Кто-то из слушателей спросил Блумквиста, что он думает по поводу «странного поведения» Маргарет Мид в последнее время, и можно ли его объяснить привыканием к марихуане.

— Даже не знаю, что и сказать, — ответил Блумквист. — Но если Маргарет Мид в ее возрасте курит марихуану… то это полный улет.

Аудитория зашлась в громовом хохоте.

Мой адвокат наклонился и шепнул мне на ухо, что он сваливает. «Я буду внизу, в казино, — сказал он. — Я знаю до фига гораздо лучших способов транжирить свое время, чем слушать эту хуйню». Он поднялся, выбил на пол пепельницу о ножку стула и стал пробираться к входной двери.

Расстояние между рядами не соответствовало его комплекции и не было рассчитано, что кто-нибудь сорвется с места. Люди пытались дать ему пройти, но двинуться было некуда.

— Смотри под ноги! — закричали какие-то хмыри, которым адвокат отдавил конечности.

— Пошли на хуй! — рявкнул он.

— Сам иди туда же! — заорал еще один. Но адвокат уже почти выбрался. «Мне надо выйти отсюда! — завопил он. — Мне здесь не место!»

— Скатертью дорога, — раздался голос.

Он остановился, оглянулся, но, решив, что лучше не связываться, продолжил движение. К тому времени, как он оказался у выхода, весь задний ряд возмущенно бурлил. Даже Блумквист, стоявший далеко впереди на сцене, почувствовал что-то неладное. Он перестал говорить и начал нервно вглядываться туда, откуда доносился шум. Наверное, он полагал, что там разгорается драка — возможно, какой-то конфликт на расовой почве, в который лучше не вмешиваться.