М. Раскин - Маленький нью-йоркский ублюдок

Итак, продравшись сквозь беснующуюся толпу, я обратил внимание, что вечеринка в «Луисе» еще в самом разгаре. До сих пор звучала латиноамериканская музычка, народ все еще выкидывал коленца и, точно Кадиллаки, галлонами поглощал горючее. Некоторые зависли у самого лифта, пытаясь казаться важными персонами, но я постарался их проигнорировать. Устраивать разборки не было сил, поэтому, ввалившись в этот стремный лифт, я взмыл на шестой этаж.

Когда двери открылись — стало тихо. Должно быть, все постояльцы отеля коптились в баре внизу. Энергии не было даже на то, чтобы открыть дверь, и, когда мне это удалось, я рухнул на пол прямо на пороге. Я был настолько слаб и разбит, что не мог даже сглотнуть слюну, горло горело как раскаленное железо. Я уверял себя, что поправлюсь, выйду из этой войны победителем, что нужно только пережить эту ночь и утром свалить на хрен из этого шизанутого города. Пообещав себе убраться из города как можно скорее, я почувствовал себя получше, попытался встать и добраться до постели, но мне не хватило ни физической, ни душевной энергии. Вместо этого я подтянулся, держась за дверь и прислонился спиной к стене — прямо возле воняющей корзины с мусором. Света я не включал, поэтому в комнате было совсем темно, за исключением полосы света, выбивающейся из-под двери. Но в остальном темно — хоть глаз выколи. И если не считать шума проезжавших автомобилей, было слышно только дребезжание электрической вывески «Дэйз-инн» за окном.

Не успел я и глазом моргнуть, как отрубился. Правда ненадолго, очнулся примерно через час. Открыв глаза, я обнаружил, что наполовину лежу в мусорном ведре, а пахло оно, поверьте, не фиалками. Во всей одежде, даже в пальто, я валялся на полу и чувствовал себя еще хреновее. Ну, в общем, обычные неприятные ощущения при простуде, знаете, все ломит, зябко, слабость и все такое. Все перечисленные симптомы наблюдались у меня в полный рост, в глотке, когда я проснулся, жгло как в пустыне. Сухо и жарко, так что я даже языка не чувствовал. Ничего попить в комнате не было, а сама мысль выпить воды из грязного крана настолько мне претила, что я воздержался. Собрав остатки сил, я подтянулся к столику у окна. Посмотрел на улицу, на людей и машины. Вспомнил, что так и не позвонил маме, и, поскольку телефон был под рукой, поднял трубку и набрал ее номер. Было, конечно, поздновато, она наверняка спала, но меня это не остановило, ей-то это было бы точно неважно, поэтому я и позвонил. Несколько гудков, и она подняла трубку.

— Алло? — проговорила она сонным голосом.

— Привет, ма.

— Привет, МДР! Слышала, ты сейчас в Чикаго. Что новенького?

Говорить было крайне трудно, боль в горле разошлась не на шутку.

— Местечко — туши свет, — ответил я. — Вот и все новости. Тот еще городок. Отвечаю.

— Что случилось, Майк? Что-то ты не особо разговорчив. Простудился что ли?

— Да, горло дерет. Чувствую себя, как кусок дерьма.

— Ты смотри, осторожнее там, Майк. Может, стоит подумать о возвращении…

— Да прекратишь ты это когда-нибудь или нет? Чикаго мне не подошел, ну и ладно. Завтра же уеду. Сдался мне этот Чикаго. Я позвоню тебе, когда…

Она перебила: «Майк, опять ты за свое — да ты послушай себя! Ты совсем спятил! Да когда же ты, наконец, очнешься? Сколько можно, ты же умный парень, неужели никак не можешь понять? Возвращайся домой, хватит дурить».

— Послушай, — ответил я, — я понимаю, ты в свободу не веришь, не можешь понять, как это так, искать лучшей перспективы, но это не значит, что всякий, кто понимает — уже спятил. Раскрой глаза, ма. Нельзя быть такой косной. Не все выходит, как хотелось. Мир не придет к твоей двери с букетом черных роз и не скажет: «Добрый день, мадам, да пребудете отныне в счастье и покое». Так не бывает, если ты до сих пор в это веришь, отлично — живи в своем Флашинге района Квинз и торчи всю жизнь на своей жалкой бессмысленной работе, позволяй и дальше на себя опорожняться…

— МАЙК! Что ты несешь! Ты совсем сбрендил! Боже, мне тебя искренне жаль! — А потом ее как всегда понесло изображать, будто она обращается к моему умершему отцу, а я этого на дух не переношу. — О, Боже мой, Гарри, пожалуйста, помоги своему сыну, дела совсем плохи. Я не шучу, Гарри, он совсем сошел с ума. Не знаю, что происходит с нашим сыном…

Вот этого я в своей маме просто не перевариваю, и не думайте, будто она говорит подобные вещи невинным бесхитростным тоном, вовсе нет. Она произносит это очень неприятным, гадким голосом. Вы уже имели возможность убедиться, что она королева сцены, но вытворять подобное непотребство, вроде разговоров с моим покойным отцом и заявлений, что я спятил — более чем отвратительно. Лично я считаю, что это она немножко спятила, но вряд ли она это осознает. Я ее, конечно, люблю и все такое, но у нее точно крышняк слетел, хотя она никогда этого не признает. Будет все сваливать на меня. Сумасшедшие никогда не сознаются, что они сумасшедшие. Ну неважно, это ничего не значило, я по-любому еле языком ворочал. Боль в горле сводила меня с ума, так что продолжать разговор, слушая, как мать жалуется на меня отцу, я не собирался. Сдается мне, если бы отец мог ей ответить, он бы посоветовал ей прекратить драматизировать. Вот одна из причин, по которой я не слишком одобрительно отношусь к общению с покойными. Они не могут ответить, во всяком случае, я считаю, что не могут, и посему несправедливо вываливать на них ушаты собственного дерьма.

— Ма, я вешаю трубку. Мне вредно разговаривать, позвоню тебе на следующей неделе или…

— Майк, успокойся, ладно? Послушай, приезжай домой. Будет лучше, если ты вернешься домой, вот увидишь. Я тебе обещаю, все будет хорошо, вот увидишь, только возвращайся.

— Хватит, ма! Хватит гнать, что я сам что-то увижу. Да что я на хрен увижу ? И не надо меня уверять, что все будет хорошо. Хоть ты будь оригинальной, черт возьми, скажи мне правду, а? Скажи мне, что все не будет хорошо. Я знаю, что ничего хорошо не будет, меня уже с души воротит, когда все твердят, будто я сам увижу, что все будет в порядке. Ничего не будет в порядке, понятно? Мир не в порядке. Я не в порядке. Все не в порядке.

— Майк, — не унималась она, — не знаю, чего именно ты там ищешь, думаю, ты и сам не в курсе. Почему бы тебе просто не…

— Ладно, ма, мне пора идти, — сказал я и повесил трубку.

К тому времени у меня уже просто огонь шел из пасти, я был слишком болен, чтобы выслушивать ее негатив. От этого разговора мне стало только хуже, злоба и депрессия усилились. Не надо было мне звонить ей в тот вечер. Я совершил тактическую ошибку, а ведь должен был знать наперед, что никто меня не поймет. Все талдычат, что все будет хорошо. Ничего больше они сказать не могут. Даже по телевизору только это и слышно. Кто-то умирает или попал еще в какую жуткую ситуацию, а ему говорят: «Не волнуйся, дорогуша, все будет хорошо, вот увидишь. Я знаю, что у тебя рак желудка в последней стадии и через два часа ты умрешь в страшных мучениях, но все будет хорошо, вот увидишь». Это все, что им приходит в голову. Хотел бы я получать по десять центов каждый раз, как какой-нибудь олух начнет впаривать мне, что все будет хорошо, хотя это откровенная ложь. Жалкая картина. Проявите наконец изобретательность, ради всего святого, и скажите мне, что ничего не будет в порядке. Это все, что я хотел бы услышать. Неужели так сложно?