Чарльз Буковски - Записки старого козла

БЕЛЫЕ!

все прошло!

он снова стал БЕЛЫМ, БЕЛЫМ, БЕЛЫМ!

— эй! — заорал он. — я сдаюсь! сдаюсь! все!

Генри разорвал на себе майку и осмотрел грудь — БЕЛАЯ, он стянул остатки майки, намотал на дуло ружья и стал махать, стрельба прекратилась, нелепый, безумный сон закончился, человек в горошек исчез, клоун испарился, что за шутка, вот же дерьмо, да было ли это все на самом деле? этого не могло случиться! возможно, все это плод его воображения, или же это было наяву? а Хиросима была? и вообще, реальность существует?

он выбросил ружье, швырнул со всей силы, затем стал медленно приближаться; руки у него были, подняты над головой, он кричал:

— я выхожу! сдаюсь! сдаюсь! я сдаюсь!

он слышал, как копы двинулись ему навстречу, они переговаривались:

— что будем делать?

— не знаю, будь начеку.

— он убил Эдди и Уивера. ненавижу таких ублюдков.

— он приближается.

— СДАЮСЬ! Я СДАЮСЬ!

один из копов выстрелил пять раз подряд, три пули попали Генри в живот, две пробили легкие, все остановились и не двигались с места несколько бесконечных минут, наконец тот, кто стрелял, подошел к телу и носком ноги перевернул его с живота на спину, это был черный полицейский Адриан Томпсон, 236 фунтов весу, он уже почти выплатил кредит за дом в западной части города и теперь стоял и ухмылялся в лунном свете.

вскоре и движение на автостраде возобновилось в обычном режиме.

мы постоянно упираемся в тупиковые стены, особенно когда бодун ебет по-черному, в такие минуты я вспоминаю советы друзей о разных способах суицида, чем лучше можно доказать свою дружбу? у одного моего кореша вся левая рука была в резаных шрамах, другой начинял свою косматую черную бороду убойными колесами, оба были поэтами, сочинение стихов неким образом подталкивает человека к пропасти — что есть, то есть, но мы все трое легко можем дожить и до девяностолетних седин, представьте-ка себе мир в 2010 году н. э.! естественно, как он будет выглядеть, зависит от того, как мы распорядимся Бомбой, я рассчитываю, что человек по-прежнему будет есть яичницу на завтрак, путаться в сексуальных проблемах, писать стихи и кончать с собой.

кажется, моя последняя попытка самоубийства была в 1954 году, я тогда жил на четвертом этаже в доходном доме на Норт-Мэрипоуз-авеню. я закрыл все окна и пустил газ в духовку и через все конфорки, не зажигая их, разумеется, потом завалился в кровать, шипение газа успокаивало, и я быстро заснул, это должно было сработать, но от газа у меня страшно разболелась голова, и от этой головной боли я проснулся, встав с кровати, я расхохотался и сказал сам себе: «мудила, да ты не хочешь умирать!», потом выключил газ и распахнул все окна, я продолжал смеяться, ситуация казалась мне анекдотической шуткой, если учесть, что автоподжиг на плите почему-то не сработал, иначе мое славное путешествие в ад не оборвалось бы так быстро.

несколькими годами раньше я, помнится, очнулся от недельного запоя и твердо решил убить себя, я тогда шоркался с одной ебливой бабенкой и нигде не работал, деньги кончились, за хату висел долг, и даже если бы я нашел в себе силы и подыскал какую-нибудь ничтожную работенку, это все равно выглядело бы как смерть, я решил, что покончу с собой, как только моя сожительница отлучится из нашей лачуги, а пока она была дома, вышел на улицу прошвырнуться, вдруг меня почему-то заинтересовало, а какой нынче день, во время запоя день мешался с ночью, мы постоянно пили, еблись, дрыхли, снова еблись и снова пили, солнце тянулось к зениту, и я побрел на угол квартала, чтобы взглянуть на вывешенные там газеты и узнать, в какой же день я очнулся, по газетам выходило, что пятница, ну что ж, пятница — день не хуже других, и тут я наткнулся на заголовок: «Кузену Милтона Берля упал на голову камень».

«и какого хрена убивать себя, когда в газетах пишут такие заголовки?» — мысленно спросил я.

подрезав газету, я вернулся домой.

— слыхала? — спросил я у своей возлюбленной.

— что?

— кузену Милтона Берля упал на голову камень.

— да не пизди!

— точно, вот в газете прописано.

— интересно, а что это был за камень?

— я думаю, круглый, желтый и гладкий.

— да, мне тоже так кажется.

— а как ты думаешь, какие у милтон-берлевского кузена глаза?

— мне кажется, коричневые, скорее светло-коричневые.

— светло-коричневые глаза и ярко-желтый камень.

— хрясь!

— точняк — хрясь!

я снова выскочил на улицу, взял в лавке в долг две бутылки бормотухи, и мы отменно провели остаток дня. не помню точно название той газеты, наверное, что-то вроде «Экспресс» или «Ивнинг геральд», но все равно я благодарен этой газете, а также кузену Милтона Берля и тому круглому, гладкому, желтому камню.

итак, речь идет о суициде, помнится, работал я в доке, обычно мы обедали прямо на пирсе, свесив ноги вниз, и вот однажды парень, что сидел неподалеку от меня, снял с себя ботинки, носки и сложил все это очень аккуратно рядом с собой, затем я услышал всплеск, оглянулся — а он уже внизу, это было так неожиданно, он успел крикнуть: «помогите!» — и скрылся под водой, на поверхности расходились круги, из глубины поднимались пузыри, на которые и оставалось таращиться, но тут подскочил какой-то мужик и заорал на меня:

— делай что-нибудь! он хочет покончить с собой!

— блядь, а что я должен делать?

— возьми веревку! брось ему веревку, канат или что-нибудь!

я подорвался и побежал в лачугу, где старик упаковывал пакеты и картонки.

— дай мне веревку! — заорал я. старик едва глянул на меня.

— эй, мать твою, дай мне какую-нибудь веревку! человек тонет! Я должен бросить ему веревку!

старик отвернулся, поднял что-то и подал мне. это оказался огрызок белой бечевки.

— ты, старая вонючая крыса! — завопил я.

а в это время молодой парнишка скинул с себя портки, сиганул в воду и вытащил нашего суицидника. этот парнишка получил оплачиваемый выходной, суицидник настаивал, что он свалился случайно, но никак не мог объяснить, зачем же он тогда снял ботинки и носки, я не видел его больше среди нас, возможно, он закончил свою карьеру докера тем же вечером.

никогда нельзя сказать наверняка, что терзает человека, даже самые пустяшные вещи могут превратиться в кошмар, когда вы впадаете в определенное состояние духа, а хуже всех забот/страхов/мучительной усталости — это нечто, что вы не можете объяснить, или понять, или даже обсудить, оно наваливается на вас и давит, как большой лист металла, и нет возможности его сбросить, даже за 25 баксов в час. я знаю, самоубийство? оно кажется совершенно непостижимым, пока вы сами о нем не задумаетесь, и совершенно необязательно принадлежать для этого к Союзу поэтов, однажды, когда я был помоложе и жил в дешевом мотеле, мне довелось соседствовать с одним мужиком постарше, из бывших заключенных, который работал чистильщиком автоматов для изготовления конфет, не самая вдохновляющая работенка, верно? как бы там ни было, иногда по вечерам мы квасили вместе, и он казался мне нормальным мужиком — сорокапятилетним ребенком, одиноким и спокойным, не озлобленным на все и вся. Лу — так его звали — бывший шахтер с ястребиным носом и огромными искалеченными руками, в обшарпанных ботинках, волосы не причесаны, и с дамами не так ловок, как я был — тогда, короче, он прогулял один рабочий день, потому что забухал, и повелители конфетоделательных машин его уволили, он пришел и сообщил мне об этом, я посоветовал ему не заморачиваться по этому поводу — любая работа просто-напросто сжирает у людей их драгоценное время, видно, моя доморощенная мудрость не произвела на него должного впечатления, и он удрученно ушел, через пару часов я постучался в его дверь, хотел стрельнуть курева, но Лу не отозвался, тогда я решил, что он просто напился, и толкнул дверь — она отворилась. Лу лежал на кровати, а газ наполнял комнату, я еще подумал тогда, что Южнокалифорнийская газовая компания и понятия не имеет, как много людей пользуется ее услугами, но как бы там ни было, я распахнул окна и перекрыл газ в калорифере и плитке — у него и нормальной плиты-то не было, — обыкновенный забулдыга, который потерял свою работу по уборке автоматов для изготовления конфет за то, что прогулял день, «босс сказал мне, что у него еще не было такого хорошего работника. Но все дело в том, что я прогулял слишком много — два дня за последний месяц, он ведь предупреждал меня, что если еще такое повторится, все — я вылетаю».