Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке

— Хорошо, но мало! — сказал он, на всякий случай.

— Получишь добавку за свое предательство от папы Мюллера. Он уже готов простить тебе все, даже твоих белорусских родственников.

Породистое лицо группенфюрера выразило негативные чувства, и возмущение, катившееся из его глаз, огибая презрительно изогнутые губы, в центральную ямочку его замечательного подбородка, уже готово было поразить меня насмерть, как вдруг он счастливо вздохнул и сказал с полным облегчением:

— Зря обижаешь, я не раскалывался. Тебя бабушкина внучка засекла, когда ты садилась в машину фотокорреспондента у турбазы. Так что, плати за моральный ущерб!

У Барона была возможность обнаружить мою крайнюю нетерпимость к нарушителям жизненных планов еще в прошлом году, когда Баронесса с Лидой и Татьяной отправились утренним автобусом по окрестным тряпочным магазинам, а Барон остался нянчить сильно простудившегося Ваню. Я пришла навестить их и тут вспомнила, что сегодня наш совместный с Баронессой день ангела. Пришлось послать няньку за кальвадосом. Он мог обернуться на велосипеде за полчаса, но явился только к вечеру, поскольку узрел в райцентровском кабачке своего друга, районного архитектора, с очень интересной компанией. У меня же был предпоследний день моего летнего отпуска и тысяча дел, но мне пришлось отсидеть этот день с Ваней.

Когда все вернулись, и в Вельминой беседке был накрыт стол, Барон в свеженьком и крайне дефицитном костюме фирмы «Адидас», предмете его сезонной гордости, приплыл пригласить меня на ужин в честь именинниц. Я развешивала в ситцевом халате только что постиранное белье и была совершенно непреклонна. С полчаса он меня уговаривал, но, не уломав, решил действовать силой. Многочисленные зрители были в полном курсе событий, и, осуждая Барона за черный поступок, с интересом наблюдали за представлением. Для начала я уцепилась за железный столб, но через двадцать минут он сумел лишить меня этой опоры.

Следующие полчаса он тащил меня волоком, а я упиралась, как могла, и мы проложили глубокую песчаную борозду через соседний двор прямо к Вельминой беседке, причем, он хорошо понимал, что ухватываться нужно, щадя мое женское достоинство, а я старалась не запачкать его новенький костюмчик. При его росте и весе мое сопротивление выглядело героическим, и вспотевший Барон прилюдно заявил, что, судя по всему, женщину изнасиловать практически невозможно, если не вырубить ее сразу.

Пострадал Жеминин квартирант, многоженец Челентано. Завораживающее зрелище заставило забыть его про сигарету во рту, и она, дотлев, сильно обожгла ему губы. Я же, оценив усилия Барона, осталась в беседке, но благостного застолья у нас все равно не получилось. Я испакостила вечер, как могла, и это отклонение от нормы сильно ранило сентиментальную душу моего лучшего друга.

После чемпионата Барон получил сатисфакцию и отправился читать Таракану сказку про Красного викинга, потому что живот у младенца еще побаливал. Таракан так надоедал папаше этой мало распространенной сказкой, что Барон как-то вырезал из дерева модель надгробья для героя, весьма рьяно защищавшего интересы малоимущих вдов и обиженных девушек, украсив ее красным резиновым шариком.

Неприличнее этого трудно было придумать.

Услышав литературные призывы младенца, Андрей вспомнил, что просрочил вчера явку в библиотеку. Туристы самой читающей страны в мире предпочитали заниматься этим в свободное от отпуска время, и мы всласть покопались на книжных полках пустынной библиотеки и мило побеседовали с библиотекаршей, скучавшей у переносного телевизора «Юность».

— Я сегодня ездила в Неляй по всяким делам, и привезла то, что ты хотела прочитать. Это роман Войновича, самиздатовский вариант, — сказала Бируте, вынув из сумочки газетный сверток. Я искренне поблагодарила, а она добавила:

— Скажи своей приятельнице, что в Неляе у рынка продают бархатные юбки.

Мы попрощались, и библиотекарша переключила телевизор на первый канал. На экране шла беседа тележурналиста с упитанным господином в темно-сером.

— По-моему, это Иван Ильич Сидоров, заведующий сектором тяжелой промышленности, — не утерпела я на прощание. Андрей посмотрел на меня с любопытством.

— Ты что, всех их в лицо знаешь? — спросил он, когда мы вышли.

— Всю колоду — от джокера до шестерок. Запоминается с детства само собой, я могла бы стать лучшим полит-информатором института. Мой бывший муж всегда гордился моими знаниями.

— Мне больше импонирует твое знание кулинарных рецептов.

— Да, для романтического героя ты слишком любишь поесть.

— Не печалься, для кухарок у нас все пути открыты, вплоть до управления государством.

— Я представляю этот путь в виде извилистого темного тоннеля с острыми зубами на входе и мужским желудком посередине. Добираешься с трудом до середины, а там тебя уже переварили и выкинули.

— Я отказываюсь сегодня от ужина.

— Блазонирую, — сказала я, подцепив словечко лапчатой серебряной вилочкой с тарелки Шварца, — червленое сердце убиенной коровы, окаймленное венчиком из листьев петрушки, на фоне белого соуса, густо усеянного горошком молочно-восковой спелости. Подумай хорошенько!

— Ты почти уговорила, — ответил он сразу же, и мы подошли к своему дому.

У нас во дворе появились Слава Фрадкин с сыном. Они приехали еще утром, но к обеду уже ушли в лес, и встреча состоялась только сейчас. Познакомились мы здесь же, года три назад, он снимал комнату прямо подо мной, и мы вместе ходили за ягодами-грибами. Слава был ленинградцем, но постоянно ездил в командировки в столичное министерство, и мы частенько виделись в Москве. Останавливался он обычно у брата своей супруги Любы, служившего там, где надо, и я пару раз бывала у них в гостях, слушая захватывающие рассказы радушного хозяина. Люба приезжала в Пакавене с младшим сыном и девочкой-подростком, дочерью ее покойной сестры, обычно спустя две недели после Славки — они растягивали таким образом пребывание своего старшего сына, сильного аллергика, на чистом сосновом воздухе.

Заботы о своей большой семье, страшная теснота в квартире и служба в двух местах одновременно вытягивали за год из Славки все жизненные соки, но от этого небольшого человека исходила такая благостность и доброта, что врагов, похоже, он не имел, за исключением нашей старушки-блокадницы, сильно притеснявшей его на кухне.

С раннего утра старушка собирала неимоверное количество ягод, а потом непрерывно варила варенье на всех четырех конфорках. Те счастливые моменты, когда другим удавалось втиснуться в ее расписание и кое-что сварить себе, омрачались ее малолетней внучкой, которая тут же становилась рядом и напряженно слушала чужие разговоры — дежурства у чужого обеденного стола казались ей дорогим детским развлечением.