Женя Гранжи - Нефор

Пить Гарик всё-таки не стал. А Наумов звучно проглотил водку. Гарик расслышал, как живительно прошла она по пищеводу. Марк выудил вилкой жирную кильку, закусил и передёрнул плечами.

– Хорошая девочка, – жуя, буркнул он и кивнул на дверь.

– Угу.

– Была у меня одна, – он покрутил в воздухе вилкой, – петербургская муза. В сквоте тусила всё время. За мной как хвост бегала. А я – от неё. Всё заговорить пыталась.

– Нормальная?

– Ну, так…

– И чего?

– Да ничего. Странная баба. Я ей так ни слова и не сказал, пока она сама на другого гения не переключилась.

– Почему?

– Что почему?

– Молчал, в смысле?

Наумов с отвращением закурил:

– А мне нечего сказать человеку, который в метро спускается на экскалаторе, а в кофейне пьёт экспрессо.

– А-а-а, – понимающе протянул Гарик.

– Твоей не чета.

– Это верно.

Душу Наумова до глубины оскорбляли три вещи: несправедливость, тёплое пиво и неуважение к русскому языку. Последнее перенял у него Гарик, и до определённого момента делал несдержанные замечания, подтачивая с людьми отношения. Особенно это не нравилось девушкам.

Как-то раз пьяный Дуст натягивал на плечи рюкзак и тихо матерился:

– Бля, не одеть никак, – кряхтел он и дышал как Дарт Вейдер.

– Не одеть, а надеть, – заметил Гарик.

– Иди ты на хуй, – отмахнулся Дуст.

– Ты вообще русский? Или как?

– Вот я тебе по-русски и говорю: иди на хуй.

Это, как ни удивительно, был единственный раз, когда Дуст позволил себе мат в общении с ним и Гарик тогда сильно удивился. С тех пор он скрипел зубами, когда его приглашали на чьё-нибудь день рождение или предлагали вкусное кофе. Но стоически молчал.

В дверях показалась растрёпанная Катя.

– Доброе утро, – выгнулась она кошкой. – Чего варите?

Она подошла к плите и застыла, глядя в кастрюлю.

– Струны, – пояснил Гарик.

Катя сделала понимающее лицо:

– Вот оно что… Макароны закончились, да?

Наумов молчал и сосредоточенно жевал кильку. Гарик снисходительно улыбнулся:

– Новых в городе купить негде. Поэтому старые периодически вывариваются – для чистого звука.

Катя кивнула, мгновенно потеряв интерес, и повернулась к Наумову:

– Марк, у тебя найдётся полотенце?

Полотенце нашлось. И оказалось чистым.

Когда Катя вернулась из ванной, Гарик, всё-таки похмелившийся, был снова пьян. Он держал в руках гитару и, крутясь на табуретке, самозабвенно диктовал под аккомпанемент свежесваренных струн: «Вот настало утро, я как заново родился. Всех ещё тошнит, а я уже опохмелился…» Наумов мотал головой в такт и подстукивал спичечным коробком, как шейкером.

Похмеляться водкой после портвейна – рисковая интрига: никогда не угадаешь кульминацию. Гарик об этом знал, но в часы похмелья предпочитал забывать.

Катя вытирала волосы и молча наблюдала за кухонным концертом. Добродушие на её посвежевшем лице сменялось усталой смиренностью.

Когда звёзды рок-н-ролла после финального аккорда снова переключились на бутылку, она приблизилась к Гарику и обвила его шею вкусно пахнущими после душа руками:

– Игорёш, ты меня проводишь?

Он поднял на неё размытые зрачки:

– Куда?

– Домой, – усыпляюще ответила она.

– А как же. Конечно. Сейчас допьём и пойдём.

Он взял рюмку и, забыв чокнуться с Марком, лихо опрокинул в себя потеплевшую водку.

После первой бутылки появилась вторая. Наумов творил чудеса: из ниоткуда на столе появлялись маринованные помидоры, солёные огурцы и кабачковая икра. Катя сновала по микроскопической кухне. Подкладывала еду, меняла тарелки, намывала посуду, поминутно рекламировала закуски и сдерживала размашистые движения пьяных рук, благодаря чему посуда оставалась целой. Пили и пели. Пели и снова пили.

Во время очередной музыкальной паузы Катя на минуту исчезла в комнате, предварительно попытавшись выяснить у Наумова местонахождение телефона. Тот нечленораздельно промычал и махнул рукой в сторону коридора. После чего, упав по инерции лбом на стол, авторитетно захрапел.

К концу второй, неожиданно оказавшейся последней, бутылки Гарик уже не попадал рюмкой в рот, тормошил Наумова и, кусая маринованные помидоры, орошал соком стены. Наконец, смирился с лежащим собутыльником и последнюю рюмку уже не предлагал. Выпил сам. Обе.

Вернувшись из комнаты, Катя вдумчиво оценила обстановку, убрала со стола рюмки, ножи, вилки, и натянула на Гарика кеды с косухой.

– Пошли, мой хороший. Я такси вызвала.

Сил на споры у Гарика не было, и он послушно вывалился из квартиры.

Машина ждала у подъезда. Дважды промахнувшись, Гарик загрузился в салон.

Притормозив у Катиного дома, водитель проникся сочувствием к хрупкой девушке и заглушил двигатель. Вдвоём они подняли ко всему и вся безучастное неформальное тело на четвёртый этаж. Между третьим и вторым тело вырвало на таксиста.

Стоял ясный субботний день.

Все выходные Гарик провалялся в кровати. Катя отпаивала его валерьянкой и углём, каждые полчаса меняя тазик возле кровати. Есть не получалось.

К вечеру воскресенья Гарик с опаской осилил тарелку наваристых щей и понял, что снова бросил пить. Он с благодарной виноватостью смотрел на бегающую вокруг него девушку и думал: «Она ли это? Та, что присматривает и убирает за ним. Та, которая до гробовой доски…» Чувство стыда нарастало и душило с такой силой, что ночью он превзошёл сам себя. Катя рычала, кусала и рвала простыни. А утром не поехала в институт и, измученная, крепко спала на краю постели, раскинувшись морской звездой.

Так было и на следующую ночь. И на следующую за следующей. И на следующую за ней… Они выжимали друг из друга всё, не оставляя шанса одиночеству и голове, и к маю страсть, сменяемая ещё большей страстью, устаканившись, вышла в ровную плоскость.

Так прошла весна.

В июне Градск напоминал запущенную цветочную клумбу. Серые по весне, летом улицы обрастали берёзовой листвой. Скверы начинялись одноцветными людьми и бордовыми кляксами на асфальте. Воздух пах сиренью и Катиными духами, а из музыкальных киосков мечтательно разлетались звуки дебютного альбома Роберта Майлза.

Левински делала оральный секс Клинтону. Ельцин с Зюгановым ненавидели друг друга, готовясь к главной политической схватке в истории новой России.

Телевизор веселил резиновыми кандидатами в президенты и призывал проявлять гражданскую сознательность под угрозой проигрыша. В рамках единого музыкального тура выступали Гребенщиков и Аллегрова, Бутусов и Киркоров, Кинчев и Винокур.

Во всей этой мешанине Гарик по-прежнему переворачивал в плеере заезженный 90-минутный «BASF», бесконечно меняя «Dookie» на «Insomniac» и наоборот. Жажда жизни рвалась из него с мощью брандспойта и равнозначного применения этой силе не находилось. Временами он даже подумывал реанимировать «Боевой Стимул» – с тем самым Пауком, которого так рекламировал пьяный Дуст.