Эйдзи Ёсикава - История Хэйкэ

– У вас просьба? Какая именно? Я готов сделать все, что требуется.

– Нет, Бамбоку, я пришел к тебе не с просьбой. Наоборот, с предложением – разбогатеть еще больше.

– Ваши слова звучат слишком хорошо, чтобы им поверить в нынешних условиях.

– Нет, я не предлагаю ничего невероятного, но ты должен обещать свое согласие или сразу отказаться, прежде чем я изложу суть дела.

– Я, естественно, не буду отказываться. Это сверхсекретное дело?

– Бамбоку, не проследишь ли ты сначала, чтобы были закрыты ставни и чтобы нашему разговору ничего не помешало?

Затем Цунэмунэ раскрыл Бамбоку часть плана заговора. Увидев, как заинтересовался Нос, он добавил, устремив на собеседника испытывающий взгляд:

– Если ты выдержишь это испытание, уверяю тебя, что ты добьешься всего, чего хочешь. Бамбоку, ты позволишь нам встречаться в твоем доме? Мы не можем рисковать, собираясь за городскими воротами. По-моему, этот бурлящий торговый квартал является самым безопасным местом для нас. В будущем многие из нас будут приходить переодетыми.

Цунэмунэ сделал своему собеседнику еще одно предложение:

– После Хогэнской смуты действует строгий запрет на ношение оружия. Мы в оружии очень нуждаемся. Сможешь ли ты достать все, что нам нужно? Как ты понимаешь, это следует сделать негласно.

До полудня Цунэмунэ оставался в доме купца. Жена Бамбоку между тем приготовила и подала великолепное угощение, включая бутыль ароматного вина из Китая, которая была приобретена на рынке у купцов, ведших торговлю через море. Покидая дом купца, Цунэмунэ незаметно вышел черным ходом и направился к берегу реки. Он обнаружил запряженную быками карету под зимним солнцем в условленном месте. Мальчик-погонщик быков спал, растянувшись на траве. Цунэмунэ стал смотреть через реку на другой берег. Там виднелись стены и деревья поместья Рокухара.

По окончании Хогэнской смуты Киёмори говорил:

– Настало время совершить паломничество к гробнице Кумано, чтобы поблагодарить богов за милость судьбы. Я обязательно совершу его в этом году.

Последний раз он посещал гробницу в 1154 году, когда умер его отец Тадамори.

Мачеха Киёмори, Арико, навестила поместье Рокухара, когда пасынок бросил шутливую реплику:

– Я так долго не был у гробницы Кумано, что боги непременно накажут меня.

– Киёмори, вы слишком невоздержанны на язык, – отозвалась Арико суровым тоном. – И вы когда-нибудь пожалеете о своем богохульстве. Тадамори, ваш великодушный отец, был чрезвычайно богобоязненным человеком, вы совсем не похожи на него в этом отношении. Помните, однако, что вы – глава дома и хотя бы потому должны следить за своим поведением в религиозных делах.

Отповедь Арико заставила Киёмори умолкнуть. Он всегда чувствовал скованность в ее присутствии. После смерти мужа Арико вняла уговорам одной монахини и поселилась в местечке к северу от столицы, где проводила время в религиозном бдении. Изредка она навещала Рокухару, и тогда Киёмори казалось, что он нашкодивший мальчишка, вызванный к родителям для воспитательной беседы. Больше всего его раздражала привычка мачехи повторять после каждой фразы «твой замечательный отец, покойный Тадамори». Не только Киёмори, но и его супруга Токико испытывала благоговейный страх перед Арико. Та же искренне восхищалась своим старшим внуком Сигэмори. Она считала его безупречным молодым человеком, который, в отличие от Киёмори, не только был щепетилен до мелочей, но также более отзывчив и внимателен к ней, чем любой другой представитель их дома.

– Прежде всего вы должны совершить паломничество в Кумано. Возьмите с собой Сигэмори. Попросите прощения за прошлые грехи и благословения для себя и родственников.

Арико всерьез уговаривала Киёмори съездить к гробнице Кумано, и в этом вопросе он был с ней согласен. Но поскольку на Киёмори была возложена обязанность восстановить дворец в пригороде Сиракава, он не мог уехать, пока наконец не выполнил поручения. Всю осень Синдзэй постоянно советовался с Киёмори по вопросам гражданских реформ, и, хотя это отнимало у военачальника немало времени, ему было приятно приобщиться к политике. Он ожидал, что к середине декабря бремя обязанностей станет легче. Когда Киёмори упомянул о своем желании ехать в Кумано, Синдзэй горячо одобрил это намерение и даже послал военачальнику подарок по такому случаю.

За несколько дней до отъезда Киёмори послал своего брата Цунэмори в Эгути организовать ночлег для своей группы паломников и нанять лодки, чтобы проделать часть пути в Кумано по реке. Четвертого декабря Киёмори в сопровождении своего старшего сына Сигэмори, Мокуносукэ и пятидесяти слуг покинул Рокухару. Первый раз они остановились на ночлег в Эгути, которого достигли, идя на лодках по реке Ёдо. Перед паломниками открывался выбор: добираться в Кумано по суше или по морю. Предпочтение было отдано морскому пути, поскольку вместительное парусное судно могло доставить до места назначения всю большую группу паломников.

В Эгути Киёмори ожидал Цунэмори. Сигэмори остановился на ночлег на другом постоялом дворе.

Киёмори, принявший обет воздержания до конца паломничества, приготовился отойти пораньше ко сну, игнорируя возлияния и веселье, обычные в Эгути. Лишь несколько светильников освещали его притихшую комнату.

– Господин, прошу простить меня за беспокойство.

– А, это ты, Старый? Что случилось?

– У меня известие от вашего брата.

Мокуносукэ сидел на коленях в соседней комнате и следил за выражением лица Киёмори. Он хотел определить, какое впечатление произведет на хозяина его сообщение.

– Старый, ночь холодна. Зайди лучше ко мне и закрой за собой дверь.

Мокуносукэ вошел и, опустившись на колени перед Киёмори, стал передавать своему господину то, что сказал ему Цунэмори.

В свои восемьдесят лет Мокуносукэ оставался тем же слугой, к которому Киёмори обращался с детства – Старый. Свидетель многих человеческих дел и поступков, воспринимавший их сейчас бесстрастно, как полет осы или бабочки, как незаметный рост деревьев или цветов, старый слуга начал тихий монотонный рассказ. Он звучал так, будто его произносила маска, увенчанная прядями белых как снег волос.

Однако то, что Киёмори услышал, заставило его вздрогнуть. Он узнал, что хозяйка дома, где они разместились, была вдовой придворного и теперь стала буддистской монахиней. Многие еще помнили, что эта женщина получила известность в столице как дева веселья. Затем стала наложницей императора Сиракавы, который отдал ее в жены Тадамори из дома Хэйкэ. Эту женщину, родившую от Тадамори нескольких сыновей, называли госпожой из Гиона.

Поборов замешательство, которое вызвал в нем рассказ старика, Киёмори повернулся к Мокуносукэ с мрачным выражением на лице. Киёмори почувствовал, что Цунэмори сыграл с ним злую шутку. Ведь это была его мать, его родная мать, которая много лет назад бросила своего обедневшего мужа и сыновей. Он уже давно перестал ее вспоминать, отказывался думать о ней как о своей матери, но Цунэмори, как выяснилось, никогда не забывал ее. Он каким-то образом разыскал мать и привел к отцу, находившемуся на смертном одре. Даже после этого брат, очевидно, встречался с ней, скрывая это как от Киёмори, так и от мачехи Арико.