Семен Скляренко - Святослав

– Нет, мать, негоже мне быть в Киеве, пока кесари и императоры не разбиты, пока насылают на нас печенегов. Там, на Дунае, стоит моя дружина, там все блага когда-то сходились, а теперь сошлась вся лжа. Там рядом со мною стояли не кесари, а болгары – там середа нашей земли, там и мое место.

– А Киев-город? – с болью промолвила княгиня. – Не ве-' даю всего, но боюсь за наши земли. Который уже год идет брань…

– Думаю о Киеве-городе и о землях наших, – пытался успокоить ее Святослав. – Ведь тут сидишь ты…

– Что я? – промолвила она с усмешкой. – Сани мои стоят уже у порога, каждую ночь кличет меня Игорь…

Княгиня Ольга снова помолчала некоторое время, отдыхая, а потом промолвила:

– Нет, сынок, не сидеть мне больше на Киевском столе.

– С тобой будут мои сыновья…

– Нет, Святослав, не сидеть мне на столе. Коли так – посади сыновей.

– Но кого же посадить на стол Игорев? Княгиня задумалась.

– Три сына, и все три разные, – вздохнула она. – Ярополк крещеный, но злой, дерзкий… Олег – добрый, да больно тих… Владимир…

Княгиня снова помолчала.

– Владимир добр, хоть и язычник, да бояре его не примут… – Княгиня умолкла и закончила: – Нет, придется Яро-полка.

– Так, матушка, и сделаю, а тогда уйду.

– Ты, сынок, погоди… Погреби меня и иди…

– Не покину тебя, пока ты жива, мать! – воскликнул Святослав. – И все сделаю по твоему слову.

– Вот и хорошо! – промолвила княгиня и, закрыв глаза, казалось, уснула.

Князь Святослав точно во сне провел три дня в Киеве, исходил всю Гору, спустился с дружинниками в предградье и на Подол.

И всюду его сердце бередили опустошения и развалины, всюду он встречал тревожные глаза и немые вопросы, слышал сетования:

– Когда же конец разрушениям и войне? Видишь, княже, как страдает Русская земля? •

Возвращаясь на Гору, он шел к сыновьям и матери. Княгиня мучилась, ей трудно было даже говорить, но она хотела, чтобы сын не знал этого. Когда Святослав заходил, она взглядом просила его сесть, и так, в молчании, проходили часы…

На третий день вечером он, как обычно, пришел к ней, но задержался в сенях: у матери был священник Григорий, и Святослав не хотел мешать их беседе.

Священник вышел, чем-то, видимо, встревоженный, неспокойный, и сказал Святославу:

– Иди, князь, она кличет тебя.

Святослав зашел в светлицу и остановился у порога. В углу горела свеча. Мать лежала на своей постели, необычайно бледная, но тихая, спокойная.

– Сядь, Святослав! – сказала она. Он сел у ложа.

– Вот я и исповедалась во всех своих грехах…

– Кому ты исповедовалась и в чем? – не понял ее Святослав.

– Пресвитеру Григорию, а через него Христу… Конец, сынок…

– Зачем ты, мать, говоришь о конце? Тебе, княгиня, еще жить и жить…

Слабая улыбка пробежала по ее лицу.

– Всякая жизнь приходит к концу, и княжья тоже, – сказала она. – Не утешай меня, сынок, я готова к своей далекой дороге.

Она немного помолчала, собираясь с мыслями и превозмогая боль.

– Об одном только хотела просить тебя… Прости меня, сын…

– За что я должен тебя прощать? – спросил Святослав. -Ведь ты мне делала только добро…

– Добро – это так, я желала тебе, сын, только добра. А все же ты, должно быть, гневаешься, Святослав, за то, что я так поступила с Малушей?

– Это было давно, пожалуй, не стоит и вспоминать! – тихо промолвил Святослав.

– Не говори так. Чем дальше дорогое прошлое уходит от нас, тем дороже о нем память… Ты страдал все это время, Святослав. Мне тоже было больно и тогда и теперь, когда вспоминаю Малушу… Но разве могла я поступить иначе? Верь мне: коли бы я поступила так, как подсказывало сердце, то не ты, а Улеб сидел бы на Киевском столе. А он сделал бы все не так, как ты. Он вовек не свершил бы того, что ты, Святослав!

– Мать! – сказал Святослав. – Я знаю Гору и Улеба. А делал я только то, что был должен и мог…

– Что должен и мог, – повторила за ним княгиня. – Нет, Святослав, ты сделал больше, чем мог… Когда-то… я мучилась, колебалась. В трудное и страшное время жила я, сын мой: твой отец Игорь не закончил собирать земли, довелось мне… Ты был со мной, помнишь Искоростень?

– Помню…

– Люди говорили, будто я мстительная, алая. Но не месть, а страх за наши земли, за Русь, вел меня к древлянам. Стоило отпасть от нас древлянам – иные племена наши могли содеять то же. И может, не было бы днесь и Руси!…

– Ты мудра, мать! Я видел, как ты тогда поступила, знаю и то, почему ты заменила дань уставом.

– Что устав, – княгиня указала за окно, – если бояре думают только об одном? Я, сын мой, раздала им все земли, леса и реки…

– Но ведь есть, мать, еще и люди… Русь – не только Гора, а много племен, языков, городов.

– Верно, – согласилась княгиня, – Русь – это множество племен, языков, городов… Они теперь объединились, и ты веди их против врагов, веди против Византии. А за-Малушу меня прости, сынок! Прощаешь?

– Прощаю, мать!

– И во другой раз прости…

– Прощаю…

– И в третий…

– Прощаю…

– Спасибо, сынок. – Княгиня долго лежала, сомкнув глаза, будто отдыхала. – Все кончается, – промолвила она и взглянула на Святослава. – Вот так угасает жизнь. Пройдут годы, минут века… и узнают ли когда-нибудь люди правду о том, как трудно было нам и всем людям на Руси?

– Узнают, матушка, – уверенно сказал Святослав.

– Когда умру, – продолжала княгиня, – не совершай по мне тризны… есть пресвитер… пусть похоронят как христианку…

– Матушка! – вырвалось у него,. – А позволишь мне взять Малушу?

Княгиня Ольга долго не отвечала, потом, словно ей надо было сказать что-то очень важное, попыталась подняться. И она поднялась, оперлась на руку, села…

– Знаешь ли ты, Святослав, – сказала она, глядя на сына, и глаза у нее стали большие-большие, – что тогда… в ту ночь… когда Малуша уезжала из города… я пожаловала ей село… Будутин…

– Пожаловала село?

– Да… но она его не взяла. Отказалась… потому что не подарка хотела, а любила тебя… такого светлого… какой ты и есть… Знаешь теперь, какая Малуша!…

Ольга перевела дыхание.

– Малуша, – закончила княгиня, – она… она сильнее меня… разыщи… возьми ее…

И вдруг глаза ее погасли, голова откинулась на подушки…

Святослав не спал всю ночь. В Киеве давно уже знали, что княгиня неизлечимо больна. И как только черное знамено, вестник смерти, появилось над стенами города, зашумела, заклокотала Гора, боярские и воеводские жены кинулись к княжьему терему, оттуда послышались их скорбные, полные отчаяния крики, – они обряжали и готовили княгиню в далекий путь.

Лучшие мужи Горы, которые были своими людьми в княжьих теремах, поспешили тотчас к князю Святославу – у них к нему было теперь много дел.

Князь Святослав был не один. Он сидел в своей большой светлице, что выходила высокими окнами на Днепр, окруженный тремя сыновьями. Близ них стояло несколько воевод – они прибыли вместе с князем с Дуная; у дверей светлицы, чтобы быть под рукой, ждали слуги.