Франтишек Кубка - Избранное

Широкая, посыпанная желтым песком дорожка, окаймленная искусно обрезанными грабами, была ровной и прямой, словно вычерченной архитектором по линейке. Такие же совершенно прямые дорожки, обрамленные живыми изгородями, отходили от каждой из остальных вершин шестиугольного здания дворца.

В зале первого этажа, украшенной затейливой лепниной с изображением пухлых ангелочков, увесистых виноградных гроздей и цветов, подали обед. Немало было съедено жареного мяса и дичи, выпито чешского и рейнского вина.

К концу обеда все пришли в веселое расположение духа, и король с королевой смогли убедиться, что чешские паны вовсе не угрюмые молчуны, какими изображает их молва, а спутницы их отнюдь не всегда смущенно молчат, не зная, как вести себя в обществе и что делать со своими руками и ногами.

Королева, желая еще пуще всех развеселить, распорядилась послать за попугаем в золотой клетке, оставшимся в карете на Выпихе, и представила дамам мистера Грина. При этом королева объяснила, что зеленая птица родилась на берегах заморской реки Ориноко, но сегодня она не в духе, поскольку в последнее время приболела и кашляет.

Все дамы наперебой любопытствовали, говорящий ли это попугай, и если это так, то на каком языке он говорит. Королева ответила, что пока он выучился по-английски и по-немецки. И, дескать, только от чешских дам зависит, будет ли он разговаривать на их языке.

— А посему вам следует почаще навещать меня, — говорила королева, — я привезла с собой еще и обезьянку.

Конюший отнес клетку с попугаем обратно в карету, и вскоре король торжественно двинулся по направлению к Праге.

Повозки с багажом остались пока на пустой равнине, охраняемые стражей.

Однако, упреждая короля, под звуки труб и итальянских барабанов к Праге направился конный отряд малостранских ратников в голубом облачении. За ними следовали новоместские всадники, одетые в белое с красным. Над их головами колыхался алый прапор с изображением белого двухвостого льва {31} 31 Белый двухвостый лев. — Изображение льва входит в чешский герб. , высунувшего из пасти язык: Далее, за группой трубачей и барабанщиков, рысью двигались староместские рейтары, также одетые в белое с голубым, дабы выказать уважение королю, чьей родиной был Пфальц. Двести вооруженных кнехтов и иной панской челяди замыкали почетный эскорт пражского троеградья {32} 32 Пражское троеградье. — С середины XIV по конец XVIII вв. Прага состояла из трех самостоятельных в административном отношении городов с собственными магистратами ( Менши Место пражске, — позднее Мала Стра́на; Старе Место; Нове Место ) и управляемого королевским бургграфом городка Градчаны. .

За ними, вскидывая ноги, печатала шаг нидерландская королевская пехота в белоснежной униформе и двигались верхом одетые в голубое королевские аркебузиры.

Следом вышагивал голубой строй придворной челяди, ведя под уздцы королевских коней. Далее звонко гарцевали тридцать три королевских рыцаря во всем голубом и с золотыми перевязями через правое плечо.

Трубачи и барабанщики возвестили прибытие чешских, моравских, силезских и лужицких панов и дворян, а следом — директоров и генералов. В пятидесяти шагах, за ними ехали брат короля и оба Ангальта, старый и молодой.

Сто шагов отделяли сих достойных мужей от высочайшей особы. Молодой король Фридрих в темно-коричневом, расшитом серебром костюме, в легких серебряных латах ехал на белом скакуне английских кровей под голубым седлом с серебряной отделкой. Двадцать четыре бело-голубых драбанта шагали по бокам от королевского коня. Король приветствовал толпу, стоявшую по обе стороны дороги, и улыбался вежливо и просто.

За ним, в экипаже, отделанном изнутри бархатом и украшенном жемчугами, ехала королева с сыном в сопровождении леди Эпсли. Наряд королевы был тот же, что и во время встречи в Вальдсасе. Только прическа была менее затейлива, а голову украшала не бриллиантовая диадема, а коричневая шелковая лента. И на душе у нее уже было не так радостно, как во время обеда в «Звезде». Рука, которой королева отвечала на приветствия, едва заметно дрожала. На лице, однако, светилась любезная улыбка.

Хайни был словно во сне. Слишком долго таскали его в свитах, возили по бездорожью, беспрерывно целовали и трубили над ухом. Вот и сейчас толстушка леди Эпсли крепко держала его за плечи и беспрестанно втолковывала шепотом по-английски, чтобы он сидел благовоспитанно, да еще приветственно махал ручкой. Хайни нехотя повиновался, но поминутно оглядывался на восьмерку английских скакунов королевы. Самого красивого, каракового, с белой звездой на лбу и под золотой попоной, вел Жорж, новый друг Хайни.

Замыкала свиту рота кирасир, опять же с белым стягом, а последними в шествии следовали две сотни ощетинившихся пиками нидерландских конников королевской гвардии. Тех самых, что поутру распевали свои песни, напоминавшие шум морского прибоя.

Сейчас, впрочем, не пел никто: ни нидерландцы в арьергарде, ни шедшие за пражскими ратниками пфальцские пехотинцы — они только с изумлением разинули рты, когда из мглистой дали за пашнями, пожухлыми садами и безлюдными крестьянскими дворами, за силуэтами ветряных мельниц и красными виноградниками перед ними встали, словно поднявшиеся из глубины, башни и крыши домов города, чья красота пленяет душу так, что нельзя не прослезиться.

Нидерландцы, да и пфальцские аркебузиры, прошли уже немало городов, стоящих на разных морях и реках, видели Амстердам и Гаагу, Кельн-на-Рейне, Вормс и Ксанти, прелестный Гейдельберг и каменное величие Нюрнберга, но город, который предстал перед ними сейчас, был похож на распустившийся цветок или на влюбленную девушку.

И пфальцские рыцари, и лорды с островов Британии совершенно оторопели от этого зрелища. Им и прежде доводилось слышать о Праге — по великолепию храмов и красоте старинных зданий, а также по количеству собранных здесь сокровищ ее сравнивали с Флоренцией. Другие же говорили, что Прага — город скорее восточный, обилием и плодородием своих садов напоминающий Исфахан. Глядя на встававший перед ним город, король думал о родном Гейдельберге, а королева о своем шотландском Эдинбурге. Объяснение тому было простое — каждый находил в облике Праги то, что ему всего дороже, частицу родины. Прага становилась человеку близкой с первого же взгляда.

Свита неторопливо приближалась к городским воротам у Страговского монастыря. Из всего города, с холмов и из низин доносился перезвон колоколов. Не звонили только на Страгове. Но никто не обратил внимания на эту непочтительность католического духовенства, и лишь немногие знали, что несколько дней назад за стенами монастыря укрылся капитул собора святого Вита, подчинившись требованию директоров, чтобы пробст, настоятель, каноник и другие духовные лица докинули пражский Град прежде, чем туда прибудет протестантский король.