Франтишек Кубка - Избранное

Иржи участвовал в военных действиях в Баварии, во Франконии, Тюрингии и Саксонии, но нигде война не выглядела так страшно, как в этих местах, где пустоши были еще больше опустошены войной.

Повешенные, скелеты павших лошадей, каркающие вороны, молчание беззвездных смутных ночей, кровавые сумраки, тусклые утра, сожженные избы, стада, бродящие без пастухов, хлевы с коровами, ревущими от боли, потому что никто их не доил, и другие хлевы, пустые, неприбранные, вонючие, разрушенные церквушки, залитые дождями, истощенные, оборванные дети на грязных деревенских площадях, городки, на которые голод и зловоние трупов навлекли чуму, — такова была страна, по которой солдаты Гендерсона тащились на новую войну.

Часто они разбивали бивак под открытым небом вокруг костров. Иржи сидел подле своей спящей жены в коляске с дырявым навесом и охранял ее неспокойный сон. Куда он везет ее? Домой… А где их дом? Она верит, что он проведет ее через ад в рай, поэтому она спит и ни на что не жалуется. На кого он ее оставит, когда пойдет со своим полком в бой? На ее мать, если она найдется. Но Яна едет не к матери. Она едет с ним, потому что любит его. И все-таки он оставит ее у матери. Не потащит с собою, как многие полковники, капитаны и солдаты, везущие с собой жен в арьергарде.

В сожженном Виттенберге их ожидали два баркаса со спущенными парусами — «Алцион» и «Алцест». Роты Гендерсона погрузились на них вместе с повозками, каретами и упряжками. Яна с Иржи получили место сзади, на корме, они улеглись на соломе, укрывшись парусом, а Яна смеялась над этим путешествием и мечтала о приключениях, которые их ждут. Плаванье по широкой реке, несшей свои мутные воды с юга, было медленным и трудным. Порой баркасы садились на мель, и все солдаты из рот Гендерсона должны были их вытягивать на более глубокие места. Иногда не помогали ни весла, ни шесты, чтобы направить баркасы против течения. Тогда приходилось ждать, пока утихнет волнение.

— Эти воды текут в Эльбу от нас, — говорила Яна. Ей нравился солдатский хлеб и соленая похлебка, она радовалась солнцу и не боялась дождей. Только на Магдебург она не пошла поглядеть, на город, который умер несколько лет назад и не хотел воскресать. Не вышел там на берег и Иржи. И лишь издали смотрел на остовы высоких храмов, тянущиеся к небу среди развалин и пепелищ. На подгнивших балках росла трава. Повсюду стаи ворон, а из черных ущелий улиц раздавался собачий вой. Мертвым было лучше, чем живым.

До поздней ночи рассказывали солдаты гендерсоновых рот, что они видели в этом страшном городе. И о борделях они рассказали, устоявших, несмотря на весь этот ужас, о грудастых молодицах из Нидерландов, о толстозадых баварках, о померанских дылдах и о грустной чешке с ямочкой на щеке.

Город пьяницы Юры, курфюрстский Дрезден, война до сих пор пощадила.

Господин Николаи, шведский легат, жил неподалеку от дворца курфюрста, а канцелярия господина Нильса Карлсона, шведского полковника, находилась в нижнем этаже дома легата. Роты ждали на берегу Эльбы, и солдаты мыли опухшие ноги в ледяной воде, пока господин Нильс беседовал с прапорщиком Гендерсоном.

Иржи с Яной сели на деревянную лавочку под молодой липкой, на которой начали распускаться листочки. Они глядели на горы. На них еще лежал снег. Это были чешские горы. Они не сказали об этом друг другу ни слова, но у обоих выступили слезы.

Из дома вышел прапорщик Гендерсон. Он сказал:

— Мы двинемся завтра дальше в Силезию. Вам, сударь, надо побывать у полковника Карлсона.

Они пошли к Карлсону вдвоем.

Полковник Карлсон был очень приветлив.

— Вас, сударь, обогнало письмо из Гааги. Легат Николаи извещен господином Вольцогеном из Амстердама о вашем прибытии. Я еще не знаю, куда вас послать. Поищите ваших соотечественников. Их тут много и в Дрездене, и в Пирне. Из Пирны ближе до Чехии. А мы пока не ведаем, куда нас ветер занесет. Саксонцам мы уже не ко двору. Канцлер Оксеншерна курсирует между Дрезденом и Берлином. Курфюрст Иоганн Георг утверждает, что etiam nomen pacis suave et amabile est — даже само слово мир ему, видите ли, сладко и любезно. Охотно верю. Вы везете с собой жену?

— Я разыскиваю мать, — сказала Яна. Она первый раз упомянула о матери.

— У вас достаточно времени для этого, — сказал полковник Карлсон. — Пока вы свободны, господин из Хропыни. Нового Лютцена сейчас не ожидается. Наш король погиб как Самсон. Все зданье войны он обрушил вместе с собой. Но шведы до сих пор никогда не отступали и, надеюсь, отступать не будут.

Яне и Иржи не пришлось долго искать. Вскоре они разузнали, что мать Яны, Катержина Беркова, вдова пражского бургграфа, живет не в Пирне и не в Дрездене, а что ей, по ходатайству придворного проповедника доктора Хоэ, предоставил приют в своем деревенском доме господин Корнгубер, юстиции советник. Дом находится посреди виноградников за Эльбой в деревне Лошвицы. Пани Катержине прислуживает старушка, которая управляет летним домом Корнгуберов.

Еще на пороге старушка в лужицком фартуке и широкой юбке сообщила, что пани бургграфша плохо видит, можно сказать, почти слепа. Она выплакала себе глаза после смерти мужа. И в речах ее нет смысла. Раньше она говорила, что у нее есть дочь где-то в Нидерландах, но в последнее время все твердит, что у нее нет ни одной родной души на всем белом свете.

Они вошли в бедно обставленную комнатку. В ней было много света. Вдали за рекой горизонт окаймляло каменное кружево Дрездена. В кресле сидела старушка, одетая в обветшавшее шелковое платье. Казалось, она спала. Да, это была совсем не та крутобедрая, румяная и кудрявая пани бургграфша, кума, державшая на руках новорожденного принца Рупрехта при его торжественных крестинах в храме святого Вита. Она сильно похудела, лицо было в морщинах, а от каштановых локонов остался только седой пучок на полысевшем темени.

Яна в Гааге привыкла ходить на цыпочках. Она и сейчас подошла очень тихо и сказала:

— Маменька!

Старушка открыла глаза, пошарила рукой в воздухе, выпрямилась, но потом снова откинула голову на спинку кресла.

— Маменька, это я, Яна.

Старушка снова выпрямилась и пробормотала:

— Яну мы отдали в услужение англичанке. Яна обиделась на нас. А мы хотели устроиться получше и пошли за саксонцем. Но нам пришлось худо. Пан бургграф умер. Что вы хотите от меня?

— Маменька, это я, ваша дочь Яна!

— Пан бургграф был в Праге. Его прогнали проклятые саксонцы. Он и умер. Я все глаза выплакала. Вы что, пришли посмеяться надо мной?

Лужичанка всхлипнула и сказала по-лужицки:

— Ваша дочка приехала, и зять ваш с ней.

— Моя дочка сейчас в Нидерландах. А сперва мы все трое вместе были. Последнюю драгоценность отдала я новорожденному этой самой англичанки. Тогда я продала свою дочь. Саксонцы куда жаднее нидерландцев. А самый жадный — император!