Франтишек Кубка - Избранное

Таким образом он нарушил свой долг, и это не было вашему превосходительству доложено полковником. Ванцке, поскольку ваше превосходительство было слишком занято mit tractation [148] переговорами (нем.) . с комиссаром Миниати, а потому sofort [149] тотчас же (нем.). изволило вместе с частью armatae nostrae [150] нашей армии (лат.) . отбыть за новой глорией в силезскую землю.

Господин фон дер Фогелау вернулся после преследования дезертира через три часа и доложил, что дезертир mit maxima furia [151] со страшным гневом (лат.) . сопротивлялся попытке arrestationi [152] арестовать (лат.) . и был в схватке убит.

Я сделал замечание господину ротмистру фон дер Фогелау, почему он не привез труп полковника Гёрзы в наш лагерь, в город Оломоуц. Хотя господин фон Герштенкорн оказался дезертиром и его поступок est qualificare [153] надо расценивать (лат.) . как große Meyterey [154] страшное предательство (нем.) . , но он был человеком достойного происхождения и к тому же любимцем defuncti regis nostri [155] нашего покойного короля (лат.) . Густава Адольфа gloriosae memoriae [156] славной памяти (лат.) . . Он заплатил за свой проступок смертью в открытом поле и имел право на христианское погребение, разумеется, без всяких почестей. Тогда господин фон дер Фогелау снова пустился в путь, чтобы найти и привезти тело Георгия де Герштенкорна. Но трупа он на месте боя не обнаружил. Лошадь полковника при вышеупомянутой стычке тоже исчезла, так что она была записана в качестве equorum welche getötet wurden oder davon gestrichen sind [157] убитых или исчезнувших (нем.) . . Герр Assistent-Rat [158] помощник советника (нем.) . Карл Эрскен составил протокол о происшедшем, каковой я со специальным курьером вместе с этим смиренным донесением Вашему превосходительству и с пожеланием здоровья и божьей помощи во всех Ваших начинаниях, с нижайшим почтением официально и gehorsamst [159] покорнейше (нем.) . имею честь послать».

Маршал Леонард Торстенсон, расположившийся лагерем под городом Бжегом, прочитав донесение полковника Юрга Пайкуля, покачал головою. Протокол советника Эрскена он читать не стал. Герр Герштенкорн был не первым, кто отбыл и исчез… И все же это дело verflucht und sakramentisch important [160] проклятое и дьявольски важное (нем. искаж.) . .

Перевод И. Бернштейн.

Полковник Юрг Пайкуль, в голове которого за длительную военную службу перемешались все наречия, как и у многих других и даже у целых народов в ту пору, написал свое донесение маршалу Торстенсону о бегстве, смерти и исчезновении трупа того человека, которого называли Ячменек, уверенный, что все так и было. Он не знал, что ему наврал ротмистр фон дер Фогелау, который и не думал преследовать дезертира, а предпочел просто прогуляться со своим рейтарским патрулем в окрестностях Оломоуца, и два часа из трех, которые, согласно его донесению, были потрачены на преследование беглеца, просидел в корчме в Врбатках между Оломоуцем и Простейовом. Он поступил так, опасаясь всем известной отчаянной смелости полковника Гёрзы, способного в припадке ярости перебить половину полка.

Но Иржик в эту ночь не был в состоянии ярости. Сердце его скорее было размягченным и грустным.

Когда же он добрался по слякоти до лагеря возле сожженной деревушки Кршелина и лег на свежее сено в своей полковничьей палатке, он не мог уснуть и с открытыми глазами размышлял о жизни и смерти, о мире и войне, о женщинах, которых он любил, и о своей судьбе, бурной и тяжкой. Немало стран и еще больше людей перевидал он. Это была vita somnium [161] жизнь точно сон (лат.) . . Для чего же бродил он по свету? Чтобы прийти на родину. Где бы он ни был, отовсюду он пробивался к утраченному родному дому. Бился он точно муха об оконное стекло. Бился головой об укрепления антихриста и вот пробился через них. Теперь он дома. Но те, с кем он пробивался на родину, прокладывал себе дорогу, направо и налево рубил саблей, с кем он столько спорил, — все они такие же антихристы, и он не хочет их больше знать! Они губят его родину, готовы извести ее, задушить. Не пойдет он с ними дальше по этой кровавой, зловонной, нечестной дороге. Он возьмет и ляжет среди ячменя на Маркрабинах, а дальше будет видно.

— Только не падать духом! — сказал он громко в темноту своей палатки и впервые за долгое время рассмеялся.

Он поднялся с душистого, прохладного и влажного сена. Вышел под звездное небо… Звезды были огромные, сияющие, летние и весело кружились над его головой. На дворе было светло, хотя луна еще оставалась ущербной…

Лагерь спал мертвым сном. Ряд палаток тянулся, точно могильные холмы. В тишине негромко перекликались стражи, прошуршала ласка в примятой траве. Низко над палатками, покачиваясь точно пьяный, пролетел нетопырь. Воняло портянками, потной одеждой и испражнениями. В обозе заплакал ребенок. Сонный женский голос, успокаивая его, запел колыбельную. Бог ее знает, что это была за песня — померанская, тюрингская, силезская, чешская? Все колыбельные песни одинаковы.

А меня мать не баюкала!

Им овладело страстное желание услышать тихую, прекрасную сонную колыбельную, которую ему никогда не пели.

Конечно, не раз женщины разных народов убаюкивали его поцелуями и песнями. Певала ему и королева на пышном ложе в усадьбе те Вассенар, пела и Зоя в Стамбуле из дома под шелковицами, перезревшие плоды которых тяжело падали на блестящую терпкую траву. И Яна пела ему на корабле, плывущем по Лабе, и в домике, увитом виноградом, в Лошвицах. Но все это были не те колыбельные, которые ему хотелось услышать сейчас.

Пахло спящим войском; пожалуй, еще и кровью. Пахло догорающими пожарами. Но благоухало и июньское скошенное сено и тимьян. Разве встречал он еще где-нибудь этот запах, напоминавший материнское дыхание? Нет! Он помнил бы такое!

Ребенок больше не плакал, не слышно было и колыбельной. Остался лишь запах тимьяна!

— Нно, Березка, поедем домой!

Он похлопал кобылку по шее, расчесал пальцами гриву. Лошадь довольно зафыркала.

Зачем он снял мундир, бросив его на сено в палатке, и прикрепил янтарную звезду к рубашке? Зачем он отбросил шляпу с пером и ленту своего полка через плечо? Кто его знает…

Вернется ли он за мундиром, брыжами, за шляпой и за зеленой лентой? Нет. Он не позовет и конюшего. Сам оседлает кобылку Березку.

— Нно, Березка, поехали! Марш, марш…

У ворот лагеря стоит солдат с алебардой.

— Подымай перевес! — крикнул полковник, забыв, что он без шляпы и без ленты.

Солдат удивленно вытаращил глаза, разглядывая развевающиеся волосы и янтарную звезду полковника. Куда это он отправляется в одной рубашке? О янтарной звезде знали все, особенно старые вояки. Солдат у ворот старый, бородатый и мрачный, нос редькой.