Франтишек Кубка - Избранное

Переночевали они на постоялом дворе под Дижоном. Оттуда пан Ян послал герцогу Фредерику письмо, в котором просил простить его за то, что он покинул двор и поспешил на родину. На следующий день Ян с Аполленой скакали на север, объезжая города. Через несколько дней достигли Леманского озера и немецких земель. Там, недалеко от города Фрайбурга, предстали они перед капелланом горной церквушки, назвавшись женихом и невестой. И как все, что происходило с той ночи на винограднике, свадьба эта, свидетелями которой стали пастух и ризничий, была словно сон, дикий и мрачный, какие мучат тех, кто выпил отвару болиголова. Капеллан перекрестился, получив от жениха горсть золотых монет, в голове его мелькнула мысль о грехе. Но золото отогнало ужас пред огнем адовым.

После двух месяцев пути пан Ян Ржебржик из Хоустника с молодой женой добрался до Чешской земли. Но он не остановился у отца в Праге, а уехал в Хоустник и поселился там, избегая соседей. Счастье молодых людей было безмерно и не нуждалось в том, чтобы видеть свое отражение в глазах людей. И такова была их грешная радость, что они забыли, каким путем попали на супружеское ложе. И в радости этой позабыла Аполлена, что живет где-то на свете ее дитя. Упоение длилось много месяцев и не иссякло, даже когда родилась девочка, которой дали имя Яна в честь отца и в память о винограднике над рекой Соной.

Но год спустя, когда дочь вымолвила первые свои слова, упала Аполлена в обморок. Ибо грудь ее сдавило внезапное воспоминание о покинутом в Боне ребенке, который, наверное, так же зовет маму. Приведенная в чувство, она заплакала и проплакала много ночей. С этого момента перестала она быть женой своему супругу и на ее открытом бургундском лице, которое так полюбила вся челядь Хоустника, появилось выражение страдания. В душе зародилась мысль о побеге из этой страны, ставшей ей вдруг немилой и чужой. Опротивела ей речь пахарей и сеятелей в полях, опротивел крепкий, но бедный замок; она возненавидела леса, которые прежде всегда привлекали ее взор своей изменчивой зеленью; возненавидела она и своего прелестного супруга, который с такой уверенностью входил к ней в спальню и недоумевал, когда она внезапно и капризно отвергала его ласки. Уставившись в пустоту, сидела Аполлена одна с дочкой, которая уже начала кое-как ковылять.

Как-то весенним вечером она исчезла. Ушла с ребенком, без предупреждения покинув супруга. Тот погнал всадников во все концы, сам отправился по дороге к Усти-над-Лужницей, съездил в Прагу и вернулся в Хоустник, убедившись, что жену, которую он заполучил грехом, — грехом новым и не новым, — и потерял. И проклял он ее, и ожесточился в сердце своем, как только могут ожесточаться мужчины нашей крови. Он уехал в Италию, где поступил на службу к дожу города Венеции.

А Аполлена все же сумела добраться с ребенком до Бона. Трудным был этот путь. Шла пешком, ехала на чужих телегах и лошадях, дни и ночи, по незнакомым местам, горам и лесам, просила милостыню у богатых и улыбалась беднякам, смягчая сердца ландскнехтов видом ребенка. Священники и монахи кормили их, давали старые башмаки и обноски. Шла Аполлена и в дождь и в грозу, и глаза ее устремлены были к западу; платье изорвалось, истомились тело и душа. Но вот открылись ей светлые озера и ледники над ними, и прошла она краем зубчатых, причудливых скал со странным названием Юра́, перешла вброд две большие реки — первые из встретившихся ей на пути, которые текли к южному морю. И очутилась Аполлена в тот час в виноградном краю над рекою Соной.

И пришла она в город Бон, к дому, в котором так мирно жила всего несколько лет назад. Никто ее не узнал. Нищенкой вошла она в дом Рамю-Лорана и попросила ломоть хлеба. Служанка подала ей кусок пирога. Она не стала есть. Когда ее попросили уйти, она узнала, дома ли хозяин.

— Придет через час. Он на винограднике, — был ответ.

Но нищенка не ушла. Она села перед домом на тумбу, обтесанную в виде виноградной кисти, и тихонько стала ждать. Девочка уселась наземь и принялась играть в камешки, как играла дома, в Хоустнике.

Вскоре Аполлена увидела приближающегося к дому Рамю-Лорана. Он заметно раздобрел, и седины в голове прибавилось. Сердце ее не дрогнуло. Но следом за отцом бежал мальчик… Ее дитя, ее сын, к которому она вернулась.

Мужчина и ребенок ступили на порог дома. Женщина встала и сделала за ними несколько шагов. Споткнувшись, ребенок задержался и заметил нищенку. Он внимательно на нее посмотрел, вдруг испугался и хотел убежать, но Аполлена крикнула:

— Пьер!

Мальчик повернулся и с вопросительным видом приблизился к незнакомой женщине, позвавшей его по имени. Но тут Рамю-Лоран окликнул сына:

— Поторопись, скоро обед!

Мальчик убежал, но Аполлена бросилась за ним в знакомые ворота, из которых так часто выходила веселая и счастливая. Она схватила мальчика за руку. Прижала его к себе и начала целовать. Яна, впервые увидев, что ее мама целует чужого ребенка, дернула Аполлену за юбку и заплакала. Тут вернулся Рамю-Лоран. С минуту разглядывал он эту женщину с детьми — и узнал ее. Он побледнел, провел рукой по лбу, хотел что-то сказать… Аполлена умоляюще смотрела на него, а рука ее быстро и нервно гладила темные волосы сына.

— Чей это ребенок? — спросил бургомистр города Бона, показывая пальцем на маленькую Яну. — Мой?

Аполлена покачала головой.

Бургундец покраснел и поднял кулак:

— И ты осмелилась, прелюбодейка, войти в мой дом? Я давно оплакал твою смерть, когда ты исчезла ночною порой и все решили, что ты утонула в реке… А ты жива и свой грех таскаешь с собой! Уходи!

— Не уйду от своего ребенка! — вскричала Аполлона, ухватив мальчика за плечо.

Рамю-Лоран оторвал мальчика, которому вдруг стало так хорошо от прикосновения руки этой женщины, и сердито прогнал сына домой. Женщине же крикнул:

— Уходи, или я спущу на тебя собак!

Аполлена строптиво посмотрела мужу в глаза, собираясь пройти в дом. Он ударил ее в грудь. Аполлена вскрикнула. Муж ударил ее второй раз и, схватив за плечи, вытолкал за двери. А перед домом уже глазели лавочники, услышав шум, стояли какие-то женщины, которые под крик разъяренного мужа с радостью дали волю своим языкам, толкуя о грязных потаскухах, которых в эти военные времена множество развелось по дорогам; появились какие-то черные монахини, вслед за ними широким шагом приблизились два тощих монаха. Монахини пальцем показывали им на женщину, которая, пошатываясь, пятилась из дверей дома. Маленькая Яна громко плакала и звала маму на чужом языке, которого здесь никто не понимал.

Но тут уже бургомистр Рамю-Лоран, возвышавшийся надо всеми с порога дома своего, закричал, призывая стражников. Площадь замерла, тишина нарушалась только горестным плачем девочки. Сбежались стражники, что шатались по рынку среди пустых уже лавок, и бургомистр указал им на женщину с ребенком: