Василий Кукушкин - Избранное

Дверь не заперта, Соцкий вошел без стука. В большой комнате было сумрачно — завешено окно, пахло лекарствами. Александр Николаевич лежал на кровати под двумя ватными одеялами.

— Никак всерьез помирать собрался? — спросил незлобиво Соцкий.

— Пора, — заговорил ослабевшим голосом Александр Николаевич. — И тебе, Сенька, пора на покой, погрешил много на земле, пообижал людей.

Соцкого передернуло как на морозе. Он панически боялся смерти, избегал похорон, хоть и любил даровые угощения, а на поминки смолоду не ходил.

— Задержался ты на земле. Одногодок ведь холодному сапожнику Бугаю, а тот лет семь назад преставился.

— Покаркай, не посмотрю на хворь, из постели выну, — погрозил Соцкий, а собирался обрадовать Емельяновых. В участок доставили бумагу, что из ссылки возвращаются Иван и Василий Емельяновы. Над обоими надлежит установить негласный надзор.

Первую часть бумаги — про возвращение сыновей и решил запродать Соцкий. За принесенную радость поднесут стаканчик, спасибо скажут.

Напрасно пыжился Соцкий. Из канцелярии уездного полицейского управления на днях Александру Николаевичу ответили:

«Ссыльным Ивану и Василию Емельяновым разрешено вернуться на постоянное жительство…»

— Скоро, Сенька, со своими крестниками увидишься. Дело прошлое, ты упек моих ребят в ссылку. Недели не пройдет, прикатят, деньги на дорогу выслал, — говорил неторопливо Александр Николаевич.

— Бумагу получил? — спросил Соцкий.

— Под сургучом, в собственные руки.

Соцкий ушел разобиженный. Водки не поднесли и настроение испортили.

Вернулись из ссылки Василий и Иван. Это было чудодейственнее лекарства для старого Емельянова. С радостью пришли в дом заботы и печали. Василию отказали на оружейном. «Черт с вами, не пропаду. Лодка есть, прокормлюсь», — сказал он. Иван обивал пороги конторы, наконец велели выходить.

С первым гудком — в половине седьмого — выбрался он из дома, шел веселый, прижимая к ноге ящик с инструментами.

Казалось, все черное позади — тюрьма, допросы. Жандармский полковник навязчиво допытывался, как попали сестрорецкие винтовки в московские дружины…

— Не велено, — услышал Иван грубый окрик.

— В механическую поступил, — растерянно бормотал Иван, — подполковник велел выходить.

— Полковник чином выше, — вахтер вытолкнул Ивана из проходной. — Велено не пускать на порог.

Отец нисколько не удивился, когда с третьим гудком Иван ввалился в дом.

— Быстро отстоял смену, утомился, сосни, — встретил сына горькой иронией Александр Николаевич, хлопнув по плечу, заговорил серьезно. — Отдышишься, приходи в сарай, лодка ходкая и знает рыбные места в заливе.

Без охоты ходил Иван с отцом и братом в Финский залив ловить салаку, ставить мережи на реке Сестре. Случалось, привозили по бельевой корзине судаков.

В субботу была получка на заводе. Поликсенья Ивановна собрала долги за рыбу, Александр Николаевич съездил в Петербург на Александровский рынок, купил костюмы сыновьям — пооборвались в ссылке. Василий вырядился — и ходу из дома, Иван примерил обнову — и в шкаф. Не ускользало от отца его настроение. Последние дни Иван особенно подавлен, молчаливый, в глазах пустота.

— На заводе душа? — завел разговор Александр Николаевич.

— Тянет, тоскливо рыбачить, — признался Иван, — в своем Сестрорецке — и оторвыш, в пересыльной и то было с кем душу отвести.

«Ишь, в тюрьме ему поваднее», — подумал Александр Николаевич, но не прикрикнул на сына. Спустя два дня, сдав улов жене, велел собрать белье. Помылся, попарился, затем заглянул в парикмахерскую, постригся, подправил бородку. Дома надел тройку, хромовые сапоги и отправился в «Ростов».

Вернулся он поздно, усталый и навеселе. Иван спал. Разбудил, сел на кровать.

— В штыковую берут. Депутация ходила к Храброву. Велел утром тебе заступать, жалованье положат не ахти — семь гривен в день, в списке неблагонадежных значишься.

Снова с первым гудком Иван выбрался из дома. Шагал не так ходко и радостно: могут турнуть. В проходной дежурил тот же сторож, но он не задержал. У Храброва, начальника мастерской, твердый характер.

Поставили Ивана к прессу давить надульники, грязнее не было работы. После смены дома в керосине и мыльной щелочи едва отмыл руки от въевшейся окалины. Александр Николаевич нагляделся, как сын мается над деревянной шайкой, пожалел:

— Эх, Иван, Иван, на что променял лодку и чистый воздух? Взяли бы мастеровым, полслова не сказал бы против, а то к пришлому поденщику оружейника приравняли. Возвращайся, за веслами так не устанешь и сам себе хозяин.

— От пресса ближе до токарного станка, чем от мережи, — возразил Иван.

В этот вечер нежданно пришел Николай. Поликсенья Ивановна засуетилась.

— Забежал на минутку, Ивана повидать, — отговаривался Николай, — не хозяйничай.

Николай и Иван вышли на крыльцо.

— Поручение принес? — спросил Иван. — Андрей говорил, что через тебя будет связь держать.

— Остынуть Василию и тебе от высылки велено, чуть что — и на каторгу упрячут, — Храброва ждут крутые неприятности, пошел поперек. В контору скоро тебя вызовут, подписку встребуют, иначе — расчет. Так вот — дай кабалу: порвал под корень с политикой.

— Совесть загнать под каблук, — оскорбился Иван.

— Болван, сейчас не пятый год, — обрезал Николай. — Винтовки для чего держат в арсенале? У партии большевиков и оружие, и люди до определенного часа должны быть в потайном арсенале. Вот и соображай: подписку кому даешь? Жандармам — разве это люди? Враги! Не кричим же мы на каждом перекрестке «долой монархию!» Ждем обыска, перепрятываем винтовки, револьверы, брошюры. И учти — это не мое решение.

— Велят хорониться, послушаюсь, — неохотно согласился Иван.

Весь следующий день Иван напрасно ждал вызова в контору. Прошла неделя. Он уже подумывал — забыли, но в понедельник, сразу после гудка, пришел посыльный.

За столом правителя канцелярии сидел Соцкий. Щуря глаза, покручивая ус, он выложил из папки лист, исписанный высоким, разборчивым почерком.

— Вымой руки с мылом и перепиши сие собственноручно.

Когда Иван вернулся из умывальной, Соцкий уступил ему стул, предупредил:

— Семь потов сгоню и еще столько, а бумагу получу без клякс и помарок.

Взглянув на подсунутую бумагу, Иван украдкой усмехнулся:

«Подписка.

Я, Иван Александрович Емельянов, без принуждения, по собственной воле, даю подписку в том, что обязуюсь не состоять в тайных революционных обществах, не читать и не распространять преступные прокламации, не выступать против государя императора и членов царской фамилии…»

Медлительность, с которой выбирал Иван в бокальчике вставочку, обозлила Соцкого.