Василий Кукушкин - Избранное

— В участок! — орал старик, брызжа слюной.

— Побойтесь бога, зачем в участок, мальчишки подрались, — большая ли беда? К родителям отвести, — уговаривал дворник, — это еще туда-сюда.

— Чей будешь? — спросил уже спокойнее старик.

Колька, набычившись, молчал.

— Емельянова с оружейного парень, — ответил дворник.

— Это у него дед каторжник? — спросил старик.

Колька исподлобья зло взглянул на него.

Поликсенья Ивановна была дома одна. Она резала лук на окрошку, когда Кольку втолкнули в кухню. Руки заведены за спину и связаны шарфом, лицо грязное, под левым глазом кровоподтек, штанина разорвана. Сзади возвышался старик в чесучовом пиджаке, голову прикрывала казенная фуражка. Близорукие глаза старика из-за стекол пенсне смотрели строго.

— Ваш, сударыня, разбойник?

— Мой, — прошептала Поликсенья Ивановна.

— Вынужден огорчить. Учинил он в моем саду драку, — продолжал старик. — Придется составить протокол и в тюрьму.

— Коль за драки мальчишек сажать, тюрем и крепостей не настроишь, — заступился за Кольку дворник. — Трое на одного напали. Слободских тоже бы не мешало приструнить, озорники отпетые.

Старик затряс головой.

— Вы приставлены блюсти порядок, а сами потакаете бесчинству.

Дворник опешил. Пожалуется акцизный, а генерал крут, с места сгонит.

— В чем потакаю? Я за порядок, — оправдывался дворник. — Кто кинулся на крик, кто шарфом вязал, кто зачинщика сюда доставил? У Емельяновых свой суд. Портки снимут и недоуздком пройдутся, на табуретку с неделю разбойник не сядет.

— Выпорют?.. — строго спросил старик. И обратился к Поликсенье Ивановне: — Выпорете?

— За штаны голову ему оторвать мало. — Поликсенья Ивановна вцепилась в Колькины волосы. — И куда запропастилась плетка?

Старик попятился к двери.

— Экзекуцию, сударыня, пожалуйста, без нас.

Он гордо вышел. Дворник задержался, вздохнул:

— Не особенно, баба, плеткой усердствуй. Внук акцизного первый задира.

— А шарф-то господский? — Поликсенья Ивановна развязала сыну руки, оттолкнула топтавшегося на месте дворника, выскочила на улицу.

Когда она вернулась, дворник уже ушел. Колька был в комнате, прикладывал пятак к синяку.

— Сколько наказывала — не водись с господскими. Чего не поделили?

— Задается француз. Смазал ему по роже, теперь Никольскую за версту будет обходить.

— Отлупил француза? — удивилась Поликсенья Ивановна. — Откуда он в Сестрорецке?

— Затесался один, по-французски изъясняется, — ответил Колька, потер синяк, добавил запальчиво: — Мало еще поддал…

Из путаного Колькиного рассказа Поликсенья Ивановна узнала, что произошло на усадьбе акцизного чиновника. Растерялась она: барчуки затеяли драку. За что же наказывать сына? В это время хлопнула калитка. Поликсенья Ивановна выглянула в окно и увидела, что к дому бежит Петька Бык, сын соседа Федорова. Что случилось?

Петька повис на подоконнике, заговорил сдавленным шепотом:

— Беда, тетка Поликсенья. Батька послал. Велел тебе что есть духу бежать в контору и в ноги падать генералу. — Отдышавшись, Петька продолжал: — Дядя Саша твой с ума сошел, взял за грудки начальника мастерской… Вымаливай прощение, не то дядю Сашу по этапу в Сибирь.

Мальчишки скоры на ногу, но и то отстали от Поликсеньи Ивановны. Прибежала она, грохнулась в вестибюле конторы, еле в себя пришла. А к генералу ее не пустили, правитель канцелярии вышел на лестницу, сказал:

— Не велено, отправляйся домой, слезами не поможешь, достукался-таки твой Емельянов. На поденщину и то не возьмут.

Дождалась Поликсенья Ивановна мужа, вышел он с парадного подъезда, а не из проходной, подавленный, сам на себя не похож, не подымая глаз, признался:

— Подступило, в ту минуту не подумал о тебе, ребятишках… очень уж накипело. Как крепостных неволят.

— Покалечил? — беспокойно спросила Поликсенья Ивановна, заглядывая в глубоко запавшие, печальные глаза мужа.

— Больше переполоху, встряхнул начальника, пуговицы полетели. Сказали в канцелярии: в суд не передадут, семью, мол, жалеют… Боятся… Выгнали, как и батьку, по тому же пункту.

По дороге домой Поликсенья Ивановна сдерживалась, а поплакала вволю на кухне — знала, муж не терпит бабьих слез. Да и чего ему досаждать, он и сам себе не рад — характер горячий. Без провинности мастер штраф наложил, другой бы смолчал, а у Александра не такой нрав — не смолчит, что ж, видно, жизнь так устроена: у кого кошелек толст и чин имеется — тот и прав.

У кого правду искал? Вот и доискался. Расчет дали и еще записали: «Без права поступления на оружейный». В Сестрорецке не разбежишься с работой — казенный завод, мастерская по ремонту металлической утвари — вот и все. В Питер не больно наездишься, хоть и третьим классом, а все равно с конкой около рубля расход, и не трехжильный мужик, с лица и тела крепок, а ночью в поту просыпается, суставы болят. Молодым застудился, в паводок заводскую плотину укреплял, с той поры и мается.

Выплакав все слезы, Поликсенья Ивановна задумалась: как же жить дальше? И так до получки жалованья мужа не хватало, должна за провизию, в лавке Короткова была у них заборная книжка. Пристроить бы старшего на оружейный, да вот горе — двух лет не хватает до поступления, а на вид Кольке все больше дают, костью в деда и силой не обижен.

Выгладив праздничную рубашку, штаны, Поликсенья Ивановна велела Кольке вымыть шею мочалкой с мылом. Когда он оделся, она придирчиво осмотрела его, сама повязала ему шелковый пояс и повела к своему брату.

После несчастья — покалечило правую руку на токарном станке — Абрамову от казны положили за увечье пенсию восемнадцать рублей с копейками. С голоду не умрешь и досыта не поешь. Судиться с казной он не стал, попросился сторожем в ложевые сараи.

Жил Абрамов недалеко от озера. Дом, как и у соседей мастеровых: деревенская изба, горницы — теплая и холодная. Удачно пришла Поликсенья Ивановна, брата застала дома, час назад вернулся из Питера.

— Далече живешь, за семью морями, долгонько к брату родному не наведывалась, — не подымая головы, выговаривал Абрамов, но видно было — рад сестре. — Почаевничать останешься? У Филиппова сдобных баранок купил, твоим озорникам привез угощенье — корзинку крошек пирожных.

Поликсенья Ивановна присела на табуретку, хотела поблагодарить брата за гостинцы, не с беды же начинать, с месяц, почитай, не виделись, но слезы выдали, обронила:

— Хоть с голоду подыхай, рассчитали моего…

— Перестань реветь, — прикрикнул на сестру Абрамов. — На погост бы мужика свезла — горюй, кормильца лишилась — горюй. У тебя он жив, не покалечен, чего уж так оплакивать. Ну… рассчитали…

— Креста на них нет. Штраф ни за что взяли и с места согнали. Без куска оставили семью, — жаловалась сквозь слезы Поликсенья Ивановна. — Бога ради, пристрой старшего, ремеслу научится и домой на хлеб-соль принесет. Кое-как и перебьемся. Рыба в озере, в лесу ягоды, грибы непокупные, картошка своя, может, к осени злость у генерала уляжется, возьмет моего обратно. Рукам-то его цены нету.