Василий Кукушкин - Избранное

— Горе мне с твоими Емельяновыми, — разворчался Абрамов. — Свекор твой за правду бился, так его помещик на двадцать пять лет в солдаты сдал. На оружейном за бунтарство едва на каторжные работы не угодил. Теперь твой мужик по той же дорожке пошел.

— Саша мухи не обидит, — заступилась за мужа Поликсенья Ивановна. — Приветливый!

— Удар, поди, хватил начальника от емельяновской приветливости, — сказал Абрамов, но, взглянув на изможденное лицо и дрожащие руки сестры, пожалел ее. — Не убивайся, ради тебя, горемычной, поклонюсь кому следует, пристрою парня к делу.

Поликсенья Ивановна позвала сына, робко выглядывавшего из сеней:

— Кланяйся дяде, благодари.

— Мне поклоны не больно-то в радость, — перебил ее Абрамов и сказал племяннику: — Устрою, к золотому мастеровому приставлю, но уговор: веди себя прилежно, не пачкай мою репутацию. Руку бы не покалечило, так медаль бы дали, или, на худой конец, мастерский кафтан в тезоименитство пожаловали бы.

Поворчав, что ему не повезло с родственниками, Абрамов подровнял ножницами бородку, надел воскресный костюм, уложил в левый карман жилетки часы, серебряную цепочку пропустил по животу, а брелок заделал в петельку правого кармашка.

По парадному ходу провел он Кольку в контору.

— Мотай на ус, видишь, уважают твоего дядю, — шептал он, подымаясь по лестнице, — идем не по черному ходу, тут офицеры и генералы ходят.

Перед тем как скрыться за тяжелыми дверями кабинета первого помощника начальника завода, Абрамов наказал племяннику сидеть смирно, не баловаться. Вечностью показалось Кольке ожидание в приемной. Наконец позвали и его в кабинет.

Раздобревший полковник снял пенсне, оценивающе окинул взглядом мальчишку — крупный, рослый, глаза Смышленые. Хорошие мастеровые Емельяновы, одна закавыка: непокорные, ершистые, ни каторги, ни солдатчины не боятся.

Абрамов понял сомнения полковника.

— На Емельяновых он только с виду похож, — проговорил он, — а характер Поликсеньи, моей сестрицы, — может, слышали от вашей супруги — она белье вам стирает, крахмалит рубашки, премного довольны ею были.

Полковник иногда встречал у жены прачку, ему запомнились ее живые глаза и тугая коса, положенная дважды вокруг головы.

— Взял бы мальчиком в инструментальную… да по годам мал, — полковник уставился на Абрамова: — Угости писаря, метрическую постарше выправит. До одури развелось всяких попечительниц, двенадцатилетний шалопай у них еще дитя.

— Все пятнадцать Кольке можно дать, как сами изволили заметить, рослый, крепкий парень, — посмелел Абрамов. Племянник произвел благоприятное впечатление на полковника.

— Беру мальчиком из уважения за твою службу, только чур: строго-настрого предупреди Емельяновых, деда и отца, — пора им образумиться. Если они этого сами не хотят, то пусть дурному не учат мальчишку. До чего бунтовство довело его отца!

— Послежу за племянником, чуть что замечу — за вихры оттаскаю, — пообещал Абрамов. — А вас не придумаю, как и благодарить.

«Заискивает перед фон-бароном», — сердился на дядю Колька. Полковник не заметил ни сжатых кулаков, ни злого взгляда мальчишки. Где-то в душе, может быть, он жалел семью изгнанного мастерового, парнишка хоть на хлеб-соль принесет в получку.

Гордо, независимо прошел мимо вахтера Абрамов, а как миновали мостик через заводскую речку, сгорбился, зачастил ногами. Кольке вдруг до слез стало его жалко, — столько человек перенес унижения.

До самого дома Абрамов молчал, а отворив калитку, мгновенно преобразился, пиджак распахнул, пусть жена и сестра видят, какой он есть.

— Уладил, берут твоего обормота, и не куда-нибудь, а в инструментальную, к настоящему ремеслу приставят, — сказал Абрамов, едва переступив порог.

Поликсенья Ивановна кинулась ему в ноги. Да, несладко ей живется.

— Брось дурить! — Абрамов прикрикнул на сестру. — Эко я благородство сделал! Сходил в контору, ноги не отвалились, ну попросил, ну поклонился, я не из заносчивых. И зятю любезному желал помочь, ругаю, смертно ругаю, а гордость у твоего мужика хорошая, рабочая, за правду ведь он пострадал, другие-то мастеровые в сортире храбры, а он напрямик начальству режет. Слушай, Колюха, теперь ты главный кормилец, — обратился Абрамов к племяннику. — По этому случаю придется мне тебя снарядить честь честью на завод, у батьки дыр-то и без того в доме много. Куплю инструмент, не нищенствовать же Емельянову в мастерской.

Переулками дядя и племянник выбрались на Выборгскую улицу, как раз напротив лавки со всякой всячиной. Под натянутым холщовым тентом вперевалку прохаживался Слободской, ее владелец. Духота, жара, а он в тройке, пиджак застегнут на все пуговицы. Завидя Абрамова, лавочник громко, на всю улицу, принялся нахваливать смолу.

— Осталось три бочонка, — заговорил он вполголоса. — Коль денег нет, бери в долг, обожду — отдашь.

Абрамова не проведешь: раз лавочник кредит навязывает, — значит, всучит залежалую смолу.

— Смола не сахар, — отказался Абрамов, — мою лодку зять смолил, хоть в океан плыви.

— Именинник у тебя молодой человек? — Слободской перенес внимание на Кольку, по-воскресному разодетого, — купи бокал с портретом императрицы Марии Федоровны. Оська, приказчик, золотом напишет. Художественно, дьявол, кистью водит. «В день ангела». Утром заходил Леонтьев, не торгуясь купил бокал и сам себе подарил с надписью.

Удивлялся Колька — шли к Слободскому инструмент покупать, а дядя старается ускользнуть от прилипчивого лавочника. «Денег жалеет, — загрустил Колька, — раздумал покупать, наберет в чулане пользованных». А как Кольке хотелось прийти в мастерскую и разложить на верстаке новые напильники!

Позже он понял — дядя комедию ломал перед лавочником, чтобы тот уступчивее был, не запрашивал лишку. Абрамов нехотя обходил прилавки, без интереса перебирал плошки, бочонки, ведра.

— Напильников давно не покупал, — навязывал неотступно следовавший за ним Слободской.

— Божескую цену назначишь, пожалуй, взял бы.

— Себе в убыток торгую. — Слободской ухитрился задержать Абрамова у прилавка.

Абрамов отложил брусовку — напильник прямоугольного сечения. Слободской оттеснил приказчика, сам стал за прилавок. Абрамов покупатель серьезный, в долг не любит залезать.

— Из Шеффилда и Ланкашира выписываю напильники, лучшие фирмы в мире английские.

Лавочник не привирает. Напильник привозной, Абрамов определил это по насечке и закалке. У Слободского и то в год раза два-три такой хороший инструмент бывает.

— Давай сторгуем, — вроде и поддался на уговоры Абрамов, — коль запрос скинешь, возьму инструмента полный набор.

— Из уважения. — Слободской по-хозяйски выкладывал на прилавок бруски квадратного сечения, покрытые с четырех сторон двойной насечкой, напильники плоские с тупым краем, остроносые, полукруглые, треугольные. Отобрав дюжину напильников, Абрамов попросил показать надфили и непременно швейцарские.