Борис Камов - Рывок в неведомое

Минут десять за столом царило молчание, прерываемое похвалами хозяйке и предложениями положить еще. Наконец Аграфена сказала:

— Анфисушка, мы пришли к тебе по важному делу.

Румянец хозяйки мгновенно пропал.

— По какому? — робко спросила она.

— Аркадий Петрович интересуется Иваном.

Анфиса сделалась еще бледней. Голикову показалось: в доли секунды она постарела.

— Нечего мне рассказывать! — зло ответила Анфиса.

— Расскажи, как ты попала в лес и что там видела.

— Не буду. Что было, то мое... — Она стремительно поднялась и выбежала на кухню.

А возвратилась опять собранная, опять молодая, только в зрачках уже не мелькали смешинки. Она несла блюдо с тушеной бараниной.

Но всем уже было не до еды. Гости и хозяйка нехотя, в полном молчании съели по куску мяса с брусникой и картошкой. Готовить Анфиса была мастерица.

Отодвинув пустую тарелку, Аграфена сказала:

— Ты не гляди, что Аркаша такой молодой. Он старается за нас изо всех сил. А мы прячемся по углам.

— Ты бы ему и рассказала про Ивана, — обрезала ее Анфиса. — Кому его и знать, как не тебе.

— Я любила другого Ивана. Тот еще не был душегубом.

— Анфиса, мне правда нужна помощь, — сказал Голиков. — Можете — помогите. А разговор наш останется в тайне.

Анфиса вытерла кружевным платочком глаза, уперлась большими, сильными ладонями в край стола, точно она сидела в лодке, а кто-то пытался вытолкнуть ее за борт, и повернулась к Голикову. В ее красивом лице, в серых глазах появились такая решимость и ненависть, что Голиков невольно вздрогнул.

— Никому этого не рассказывала. И вам не собиралась. Очень вы мне нравитесь... Думала: «Закручу любовь с хорошим парнем. Что мне до того, что он большой начальник?» Но коль скоро вам не любовь моя нужна, пусть хоть мое несчастье вам пригодится. Может, за это когда меня вспомните. — Анфиса прикрыла глаза рукой с батистовым платком, потом отняла его. Теперь лицо ее ровным счетом ничего не выражало, кроме душевной усталости. — Отправилась я за грибами с подругой... — начала Анфиса, глядя мимо гостей.

— С кем? — перебила Аграфена.

— Ты ее не знаешь. Наташей звали. Учителка. Познакомилась с ней в Ужуре. Она приехала из голодной Самары. Без денег. Что смогла — распродала. Зазвала я ее к себе. Обещала: «Прокормимся. И учителки нам нужны...»

Анфиса подняла глаза. Они были полны слез, и в них была мольба, чтобы ей позволили остановиться. Но гости ждали.

— Мы шли уже обратно, когда нас окружили мужики на лошадях. Были они с ружьями, и дух шел от них такой, будто они с рождения не мылись в бане.

То ли от страха, то ли от этого звериного запаха стало мне дурно. Я крикнула: «Наташка, кидай грибы — бежим!..» Мужики с прибаутками нас нагнали. Ох и поиздевались же они! Особенно досталось Наташке. Очень им нравилось, что она городская и что даже кричала она от боли и ненависти по-городскому. А потом повезли меня с ней в штаб к Соловьеву, словно мы шпионки.

— Вы помните дорогу? — мягко спросил Голиков. — Сумеете показать?

— Ничего я не запомнила. Нас перекинули через седла, будто кули с мукой. Когда я так ехала — без мыслей, без сил, — я только думала: еще минута, и я проснусь, потому что в жизни такое случиться не может. А когда поняла, что может, захотела умереть. И не сумела. А Наташенька сумела... Вы, Аркаша, извините, я схожу за графинчиком.

Анфиса опять вышла и вернулась с вином, поставила три рюмки, налила их доверху.

— За приятное знакомство, — горько усмехнулась она и выпила свою.

Аграфена пригубила, а Голиков пить не стал. Анфиса закусила беленьким целым грибочком.

— Долго вы пробыли в лагере Соловьева? — спросил Голиков.

— Четыре месяца. Мне повезло, меня оставили при штабе. Тут народ был почище, поблагородней. А то могли послать в лагерь, где один сброд и головорезы.

— Как же вы от Соловьева ушли?

— Иван Николаевич меня отпустил.

— За что?! — спросила Аграфена.

— Этого говорить я не стану.

Голиков увидел в глубине глаз Анфисы страх. Она себе налила еще рюмку и, не чокаясь, выпила.

— Если у тебя что с Иваном было, говори, — опустив низко голову, произнесла Аграфена.

— Успокойся. Не было ничего. Он мне даже попенял: «Что же ты, Анфисушка, не объявила моим охальникам, что мы с тобой из одного села? Коли б они знали, не обидели б». А мне от ужаса и в голову это не пришло.

— За что тебя Иван отпустил? — уже смелей повторила Аграфена.

— Не хочу говорить.

— Анфиса, я не смею настаивать, — вмешался Голиков, — но для меня важна любая подробность. И ни одно слово я не использую во вред вам.

— Я вам верю, — ответила Анфиса. — Я не могла там больше оставаться. Два раза убегала, но я не знала дороги, и меня ловили.

— Что же твой земляк сразу тебя не отпустил? — настороженно спросила Аграфена.

— Астанайка не позволил. А его сам Иван Николаевич боится. И потом, таких, как я, живьем из леса не выпускали. — Анфиса опять налила себе и выпила. — Время от времени Астанаев убивал «лишних» женщин. Убивал и с детьми. Он любил убивать. Поэтому его так боялись. Для него убить человека — что другому надкусить пирожок. Я понимала, что близится мой черед, и... откупилась.

— Чем?! — не выдержал Голиков.

— Вы так строго спрашиваете. Я вас тоже начинаю бояться.

— Извините. Вы ни в чем не виноваты. Продолжайте.

— Последний месяц в лагере я почти не спала. Я уже знала, что женщин убивают «по закону». Собираются Астанайка, Соловьев и полковник Макаров и решают... Однажды я несла суп. Слышу — шепчутся. Я испугалась, что они опять решают, и прислушалась. Макаров жаловался, что у них стало плохо с пулями. Я чуть не вылила себе на ноги чугунок. А после обеда подошла к Соловьеву и говорю:

«Отпустите меня, Иван Николаевич, домой. Я заплачу за себя дорогую плату».

Он засмеялся, сунул руку в карман и вынул полную пригоршню перстней с камнями и золотых монет.

«Больше этого?» — насмешливо спросил он.

«Больше».

Он перестал смеяться.

«Я знаю, где есть пулемет и пули к нему. Когда Колчак отступал, солдаты много чего прятали. А я случайно увидела».

— И вы Соловьеву все отдали?! — не удержался Голиков.

— Отдала. Пулемет уже не годился, а пули были в жестянках...

Голиков обещал ни в чем ее не упрекать и не упрекнул. А про себя подумал: «Сколько же народу убито твоими пулями, Анфиса... — И тут же мысленно сказал себе: — Какое право ты имеешь ее осуждать? По силам ли было ей бороться с Соловьевым и Астанаевым, если даже армия не в состоянии с ними покончить?»

— Обождите, — перебил Голиков Анфису, — но ведь когда вас отпустили, вы уже могли запомнить дорогу?

— Мне завязали глаза, посадили на лошадь, и двое из тех, что поймали меня и Наташку, привезли меня на ту же поляну.