Борис Камов - Мальчишка-командир

Литерный поезд шел почти без остановок. Когда Аркадий рано утром проснулся, за окном мелькали пригороды Москвы.

На площади у вокзала Ефимова ждала открытая машина, и шофер повез их на Арбат, где на бульваре, за высокой чугунной оградой, стоял приземистый трехэтажный особняк: здесь помещался штаб частей по охране железных дорог Республики. Аркадию отвели для работы узкую комнату на втором этаже — возле приемной и кабинета командующего. В ней Голиков мог и спать.

Через час после приезда Ефимов пригласил Аркадия к себе завтракать. На инкрустированном столике в углу большой комнаты дымились две тарелки каши, был нарезан хлеб, и веяло жаром от медного чайника на подставке.

Аркадий со вчерашнего обеда ничего не ел и с завтраком справился быстро, после чего они с Ефимовым поднялись наверх. Командующий постучал в обитую железом дверь. Им открыл средних лет боец в очках. Заметив, что Ефимов намерен войти, боец строго произнес:

— Товарищ, входить сюда нельзя.

— Я новый командующий. Моя фамилия Ефимов, а это мой адъютант.

— Здравствуйте, товарищ Ефимов, я старший телеграфист Новиков, — спокойно ответил боец в очках и уступил дорогу, пропуская гостей.

В зале с высокими окнами и лепным потолком работало шесть телеграфных аппаратов.

— Товарищи телеграфисты, — сказал Новиков, — к нам пришел новый командующий.

Пятеро тут же прервали работу и встали, а шестой, вежливо покивав головой, продолжал отстукивать ключом телеграмму.

— Хочу вам представить, — сказал Ефимов, — Аркадия Петровича Голикова. Он будет начальником узла связи. На первых порах, я надеюсь, вы ему поможете. А там он, верно, станет помогать и вам.

Аркадий поздоровался с телеграфистами за руку — это теперь были его подчиненные.

Когда Ефимов с Голиковым спустились в приемную, командующий спросил:

— Ты в Москве впервые?.. Дарю тебе день для знакомства. Другой такой возможности у тебя, скорей всего, не будет.

Выйдя из штаба, Аркадий через несколько минут попал на Знаменскую улицу, где высилось светлое здание с колоннами — бывшее Александровское офицерское училище (чего Голиков не знал), а теперь у тяжелых дверей висел фанерный щит, на котором масляной краской были выведены буквы: «РВСР». Что-то загадочное и грозное заключалось в этом обозначении: здесь помещался Революционный военный совет Республики — главный военный штаб революции.

Аркадий счел неудобным задерживаться возле здания, он двинулся вдоль Знаменки. В конце ее Голиков разглядел высокую кирпичную башню, зубчатую стену и мост через какую-то речку. «Да ведь это же Кремль!»

Дома он хранил альбом с открытками. Там были фотографии экзотических стран и людей в диковинных нарядах, но больше всего собралось открыток с видами Москвы. Аркадий подолгу рассматривал их.

И вот он подходил к Кремлю. Значит, где-то рядом Красная площадь с памятником Минину и Пожарскому и храмом Василия Блаженного. Внезапно Аркадия поразило еще одно открытие: в Кремле — правительство; Реввоенсовет — возле Кремля; штаб Ефимова — в ста метрах от Реввоенсовета, а он, Голиков, адъютант Ефимова.

...Когда Аркадий в час ночи вернулся в штаб, дежурный сухо ему сказал:

— Подымитесь к командующему, он дважды про вас спрашивал.

Аркадий повернул к лестнице, но его ноги заплетались. Он ухватился за перила. Дежурный заметил это движение. Голиков почувствовал, что краснеет.

Ефимов сидел в кабинете без френча, в чистой белой рубашке и читал при свете керосиновой лампы.

— Аркадий, — сердито произнес он, — я отпустил тебя знакомиться с городом, а ты загулял, как молодой купчик. Погляди, тебя ноги не держат. Ты что, пил где-нибудь?

— Пил, товарищ командующий. Купил бутылку без этикетки. Оказалась ужасная гадость: ситро на сахарине. От него еще больше захотелось пить.

— Где ж ты был до глубокой ночи? — Ефимов улыбнулся.

— Вы сказали, другой возможности не будет. Я обошел Кремль, Красную площадь, был в Третьяковской галерее и Музее изящных искусств. А напоследок попал в Художественный театр. Я не знал, что так поздно кончится.

— Хорошо, расскажешь утром. Здесь в котелке твоя каша. Поешь и отправляйся спать.

Ночью положение на фронте ухудшилось. Ефимову было не до впечатлений Аркадия о Москве. А Голиков при всей лавине дел, которая на него обрушилась, ни на час не забывал, что в жизни его случилось неповторимое.

Он видел золотистый, сияющий тайным незримым огнем полумрак картины Рембрандта; его слепило солнце и неправдоподобно яркая зелень на картинах Ван Гога; он ощущал стремительность и плавность танца на нежно-голубых полотнах Дега. А в Третьяковской галерее его потрясли Суриков и Репин. Он впервые видел не черно-белые рисунки в «Ниве», а стоял возле самих картин. И пока не зазвонил колокольчик, извещая, что музей закрывается, не мог оторвать взгляда от двух полотен: «Иван Грозный и сын его Иван» Репина и «Боярыни Морозовой» Сурикова.

Командующий оказался прав: другого такого дня у Голикова никогда в жизни больше не было.

Аркадий вставал раньше Ефимова — ровно в пять. Обливался в ванной комнате холодной водой. Затем шел к дежурному по штабу и выслушивал, какие сведения поступили за ночь по телефону с ближайших железнодорожных узлов и станций. Все это он коротко заносил в блокнот. Затем подымался к телеграфистам, где его ждали уже рассортированные депеши.

В шесть утра к себе в кабинет проходил Ефимов, розовый и бодрый от утренней гимнастики по системе Мюллера, которой он занимался много лет. Не очень новый френч сидел на полноватой фигуре командующего без единой морщинки. Белый подворотничок он каждое утро пришивал себе сам.

После того как Ефимов, пожав ему руку, скрывался в кабинете, Аркадий начинал волноваться и ждал вызова. Когда штаб еще только создавался и людей не хватало, утренний отчет о поступивших за ночь сообщениях делал Аркадий. Эта обязанность за ним осталась. Ефимов требовал от Голикова краткости, четкости и умения выделить главное. При этом он говорил:

— Аркаша, не забывай о мелочах. На войне мелочей не бывает.

Хотя еще в реальном считалось, что Голиков умеет хорошо рассказывать, Ефимов докладами Аркадия поначалу был недоволен. У командующего возникло впечатление, что Аркадий пропускает или упускает что-то очень важное. И несколько раз Ефимов сам перечитывал все телеграммы.

— Голиков, у вас отменная память, — говорил командующий, переходя на «вы», — но я предпочитаю, чтобы у вас четче и взвешенней работала мысль. Вы на час раньше меня получаете сведения, но за час на фронте многое может произойти...