Борис Камов - Мальчишка-командир

Человек кивнул, пыхнул струйкой дыма и, надавив на стопку бумаг в ящике, попытался закрыть крышку, но у него ничего не получилось. Аркадий, не зная, что ему делать дальше, спросил:

— Могу я видеть начальника курсов?

— Начальника нет. Документы можете оставить мне, — ответил странный человек, не вынимая изо рта трубки. Он захлопнул наконец ящик и запер его на ключ. А заметив недоуменный взгляд Аркадия, добавил: — Иван Андреевич Бокк. Комиссар курсов. — И, убедившись, что ящик уже не распахнется, протянул Аркадию руку. — Идите устраивайтесь. Я буду иметь вас, Голиков, в виду, — произнес Бокк, будто Аркадий его о чем-то просил.

На рассвете курсантов погрузили в теплушки. Дневальный, с которым Аркадий накануне познакомился, был из одного с ним взвода. Сначала бывший дневальный принес почти ведерный медный чайник и сразу водрузил его на «буржуйку», а затем убежал опять и возвратился с двумя восьмифунтовыми ковригами хлеба под мышкой.

— Одна коврига моя, — объяснил он Голикову, — другую я взял на твою долю. А теперь давай знакомиться: Оксюз Яшка. — И протянул руку.

Двумя ближайшими соседями оказались низкорослый, беспокойный Левка Демченко и медлительный, с крупными чертами лица Федорчук.

Поезд тронулся и неторопливо, однако почти без остановок направился к югу. Утром состав проплывал уже среди зеленеющих рощиц и пробуждающихся полей. Вместо серых и темных изб начали мелькать белые мазанки. Воздух постепенно нагревался, делаясь теплым и сухим. На одной из станций, не доезжая Конотопа, эшелон сделал остановку. Мимо вагонов пробежал Бокк. Вскоре он появился с седеющим железнодорожником, видимо начальником станции.

— Я же не виноват, что испортился паровоз, — убеждал железнодорожник. — Новый я смогу вам дать только часа через два.

— Хорошо, два часа мы подождем, — согласился Бокк.

К начальнику станции подошел рабочий в замасленной одежде, с похожим на ломик костылем для перевода стрелок.

— Иван Семенович, что делать с товарным? — спросил рабочий.

— Да пропускай его, раз воинский стоит.

На соседнем пути добродушно гуднул паровоз, лязгнула сцепка, и слышно было, как за стенкой теплушек проплывает тяжело груженный поезд. Наверное, через час подали новый паровоз к курсантскому составу. Эшелон тронулся, набирая медленно скорость.

На раскалившейся докрасна печурке закипел чай. Пар с трудом приподымал тяжелую медную крышку. Оксюз разлил по кружкам кипяток, нарезал толстыми ломтями хлеб.

Желая наверстать упущенное время, машинист прибавил пару. Мимо распахнутой двери теплушки замелькали мазанки, колодцы, заборы, распускающиеся деревья, отощавшие за зиму, впервые выпущенные в поле коровенки. Внезапно паровоз тревожно загудел, словно сгоняя кого-то, заснувшего на рельсах. Завизжали намертво схваченные тормоза. Чайник слетел с печурки, случайно никого не обварив. Расплескивая кипяток из кружек, роняя хлеб, курсанты хватались за стены, за доски нар, чтобы не свалиться на пол, не выпасть из вагона.

Аркадий с Оксюзом выпрыгнули из теплушки, побежали вперед, к паровозу. Следом за ними и обгоняя их бежало еще десятка три курсантов. Перед локомотивом стоял человек в старой солдатской гимнастерке, сапогах и фуражке. В руках он держал красный сигнальный флажок.

— Впереди, — задыхаясь, произнес он, — впереди... товарный разбился...

— А ведь крушение предназначалось нам, — догадался кто-то из курсантов.

Аркадий вздрогнул. Он впервые столкнулся с крушением, одним из тех, которые еще несколько дней назад отмечал значками на карте. Такой значок сегодня вечером поставит на карте Ефимова новый адъютант. А он, Аркадий, вместе с этими ребятами уже мог лежать под обломками.

Поиски бандитов, которые подстроили крушение, ни к чему не привели. Курсанты направились к разбитому составу. Они увидели опрокинутые паровоз и вагоны. Рядом — тела машиниста, кочегара и бойцов охраны. Глядя на искалеченный поезд и убитых, Аркадий ощутил такой же холод, как возле Стригулинских номеров, когда в темноте блеснула сталь ножа. Уже второй раз смерть прошла совсем близко.

К вечеру в лучах солнца за распахнутой дверью теплушки мелькнула полоска широкой реки, усеянной островками, на высоком береговом склоне блеснул золотой шлем собора — то была Киево-Печерская лавра.

Аркадию показалось, что в нем просыпается и рвется наружу какое-то воспоминание. Какое же?! И вдруг: «В Киеве родилась мама!» — и картины одна за другой понеслись в памяти.

Он был еще совсем маленьким, когда родители привезли его сюда. Он с нетерпением ждал встречи с дедом, о котором ему рассказывала мама. А дед их принял строго, как чужой, говорил с мамой резким, грубым голосом. И мама плакала.

На самом деле, позднее понял Аркадий, дедушка Аркадий Геннадиевич Сальков не был злым. Если никто не видел, дедушка брал его на руки и прижимал к себе, и борода его совсем не кололась, наверное, потому, что часто была мокрой, как будто дедушка выставлял ее на дождь. Маленький Аркадий любил, когда дедушка тайком брал его на руки: он дотягивался до малинового, покрытого эмалью крестика над карманом и мог им играть.

Лет пять назад поступило известие, что дедушка умер. Мама громко плакала, в чем-то себя обвиняя, отец давал ей пить воду с валерьяновыми каплями и выглядел виноватым. Дети отнеслись к смерти далекого загадочного дедушки безразлично. А сейчас Аркадий пожалел, что не сможет его повидать. В семье Сальковых мужчины поступали только на военную службу. Не было за минувших двести лет такого похода или кампании, где бы не участвовали Сальковы.

«Будь дедушка жив, он бы, наверное, был доволен, что я тоже военный», — горделиво подумал Аркадий.

...Курсантов разместили в громадном мрачном здании бывшего кадетского корпуса. Аркадий обрадовался, когда его кровать оказалась рядом с кроватью Оксюза. Разложив в тумбочке вещи, Аркадий разделся до трусов, схватил полотенце, мыльницу с кусочком пайкового мыла и собрался бежать в умывалку.

— Обожди, пойдем вместе, — предложил Яшка. Он тоже был в трусах, но в рубашке.

— Сними рубашку-то, — заметил Аркадий, — где ты ее будешь в умывалке вешать?

Оксюз ничего не ответил, будто не слышал, и направился к двери.

В длинной узкой туалетной комнате множество водопроводных кранов было установлено с двух сторон. Курсанты, хохоча, обливали друг друга, перебрасываясь шуточками, что-то мурлыча, чистили зубы, брились, лили воду себе на лицо, грудь, спину. Двое курсантов посолидней и постарше терли по очереди спины мочалками. И только Яшка Оксюз мыл лицо, шею, грудь и спину до лопаток, не снимая рубашки, и раньше всех отправился обратно в спальню.