Борис Камов - Мальчишка-командир

Речной простор, долбленые лодки рыбаков, неторопливо снующие по реке, уютные мазанки под соломенной крышей — все это успокаивало и навевало мирные, домашние мысли. Голикову вспомнились прогулки с матерью и отцом по Волге и пикники на берегу — с белой скатертью, расстеленной на траве, с кипящим самоваром, нагретым непременно сосновыми шишками, с долгожданными пирожными-птифурами — из белых тщательно перевязанных коробок. Воспоминания внезапно перебила острая, пугающая мысль: «А если убьют?»

С правой стороны проплыл крутой, высокий берег. Сверху донизу он зарос кустами и деревьями. А венчал его белоснежный собор под зеленым могучим куполом. На легкой волне покачивался пустынный дебаркадер, по фронтону которого темнела надпись: «КАНIВ». От неожиданности Голиков вздрогнул. Это был древний город Канев. Где-то здесь, согласно поэтическому завещанию: «Як умру, то поховайте мене на могилi, серед степу широкого, на Вкраїнi милiй», покоился Тарас Григорьевич Шевченко. Его стихи любил отец.

Еще совсем маленьким Аркадий знал о судьбе Шевченко, который был сначала крепостным, но его талант поэта и художника был столь очевиден, что выдающиеся люди России, среди которых был поэт Василий Жуковский, выкупили его из неволи. Однако царь вскоре сослал Шевченко за стихи в солдаты, в пустыню, запретив писать и рисовать. Когда же кончилась и эта неволя, силы Тараса Григорьевича были уже подорваны.

Быстро вынув бинокль из кожаного футляра, Аркадий стал метр за метром осматривать берег. Где-то здесь Шевченко и был похоронен, но его могилу он так и не увидал.

«Останусь жив, — подумал он, — непременно побываю в Каневе».

В Кременчуг пароход прибыл ночью. Как только старая посудина, обдирая бока, причалила к берегу, невесть откуда появился прихрамывающий военный. Размахивая длинноствольным смит-вессоном, он закричал: «Скорей, давайте скорей!» — словно с этим пароходом были связаны все его надежды.

Не дожидаясь, пока доволокут тяжелый, с перилами трап, курсанты, передавая друг другу пулеметы, ящики с патронами и заплечные мешки, набитые по преимуществу теми же обоймами и гранатами, начали прыгать с невысокого борта на землю.

Отчего кричал и торопил хромающий военный, стало понятно, когда курсанты двинулись пешком через город. Навстречу им спешили толпы отступающих красноармейцев: кто с винтовкой в руке, кто с одним только заплечным мешком, а иные без всякой поклажи и даже без сапог — чтоб легче было бежать.

Комиссар Бокк, назначенный командиром экспедиционного отряда, срываясь на фальцет, закричал:

— Курсанты, стой! Первый взвод! Взять два пулемета, остановить бегущих и вернуть их в окопы. Остальным прибавить шагу — шагом марш!

Передовая проходила за чертой города, у самой его кромки. Курсанты спускались, сползали, прыгали в полупустые окопы и ходы сообщения. Боец от бойца находился в пяти, а то и десяти метрах.

А Григорьев готовил наутро серьезное наступление. Он сам оповестил об этом, разбросав с самолета на рассвете листовки. И не обманул. Вскоре вдали замаячили первые всадники. Видимо, лазутчики атамана, сообщив о панике среди обороняющихся, не успели сообщить, что красные получили подкрепление. Кавалеристы выплыли из-за рощицы не торопясь, чтобы не утомлять коней. Своей продуманной неспешностью они давили на психику, норовя усилить панику. Операция была разработана до деталей.

В полукилометре от окопа григорьевцы дружно блеснули саблями, припустили коней и понеслись с гиканьем и лихим разбойничьим свистом. Голиков и сам, заложив два пальца в рот, мог свистнуть, оглушив всю округу. Но ему еще не приходилось слышать, чтобы сразу свистело, да так согласно, столько народу. От дружного пронизывающего звука закладывало уши и начинало мешаться в голове. Голикову понадобилось усилие, чтобы не сорваться и не побежать, не от страха — от желания больше не слышать пронизывающий перепонки, сводящий с ума звук.

Голиков остался на месте и, пересилив себя, приложил к плечу приклад, поймал в прорезь мушки всадника на крупном сером коне и мягко нажал спуск. Конь дернулся и подогнул передние ноги. Выстрелы ударили слева и справа от Аркадия, заработал «максим». Разбойничий свист стал нестройным, заслонился выстрелами и оборвался. Несмотря на пальбу, Голикову показалось, что в воздухе стало необыкновенно тихо. Только еще звенело в ушах.

Все больше коней и всадников останавливалось, падало, кружилось на месте, словно наталкиваясь на невидимую преграду: час ежедневных упражнений в стрельбе не прошел для курсантов впустую.

Снова трижды подряд раздался пронзительный свист. И опять от него заложило уши. Но, услышав сигнал, кавалеристы начали поспешно разворачивать коней и понеслись обратно. Наступило затишье.

Пользуясь им, из тыла подогнали полевые кухни. Тут все вспомнили, что ринулись в бой, не позавтракав. Но поесть не удалось. Загрохотали трехдюймовки. Снаряды ложились все ближе к окопам, и через четверть часа появилась пехота противника. Она не спешила, выжидая, пока пушки проделают свою опустошительную работу, но все-таки приближалась, чтобы к тому моменту, когда артиллерия замолчит, быть ближе к траншеям красных.

— Голиков, — обратился к Аркадию Бокк, — вот вам пакет. Скачите во весь мах в Горлевку и передайте командиру, пусть поторопится. Дорога на Горлевку начинается за мельницей. Там, у разведчиков-наблюдателей, возьмете коня.

Голиков сунул за пазуху пакет, поправил винтовку, вылез из окопа и побежал в сторону мельницы. Показав конверт с сургучными печатями, он взял коня и помчался верхом.

Еще полтора месяца назад, помня свою беспомощность на Советской площади, когда норовистый конь помешал услышать Ленина, Голиков не рискнул бы отправиться верхом, но теперь он уверенно сидел на лошади даже без седла.

Голиков быстро домчался до Горлевки. Здесь он увидел, что сводный отряд готов к походу. Люди были построены. Рядом с колонной расположился обоз с мешками, ящиками, узлами. Обозу в бою вроде нечего было делать, но думать сейчас об этом Аркадию было недосуг. Все решали минуты.

Голиков подлетел к командиру, громадному детине, который сидел верхом на могучем, с лохматой гривой коне, похожем на тяжеловоза. Револьвер на поясе командира и серебряная шашка через плечо выглядели игрушечными.

Аркадий лихо осадил коня у самой морды тяжеловоза, протянул пакет. Детина, щурясь, прочитал приказ и сказал:

— Кати, хлопчик, обратно.

— А какой ответ? — удивился Голиков, который полагал, что вернется со сводным отрядом.

— Ответ?.. Ну, коли нужен ответ, то могу сообщить, что через двадцать минут мы выступаем. (Голикову в этих словах послышался второй, неясный смысл.) А может быть, ты желаешь с нами? — И опять что-то недосказанное прозвучало в его голосе.