Борис Камов - Мальчишка-командир

Голиков вынул из кармана Оксюза краскомовское удостоверение. Оно было мокрым от крови. А на сложенное вчетверо письмо не попало ни капли. Письмо нужно было отослать Наде.

И Аркадий с тоской понял, что это ему предстоит сообщить ей, что в свои семнадцать лет она уже вдова..

Из автобиографии А. П. Гайдара

«Кто знает под Киевом, где-то возле Боярки, деревеньку Кожуховку? Какие-то, интересно, там сейчас и как называются колхозы? «Заря революции», «Октябрь», «Пламя», «Вперед», «Победа» или просто какой-нибудь тихий и скромный «Рассвет», — вот там и схоронили мы Яшу...»

Летом 1967 года автор этой книги побывал в Кожуховке. Там нет колхоза, но много лет существует совхоз «Кожуховский». На пасеке гостю предложили отведать сотового меда с акаций — возможно, тех самых, под которыми когда-то стояла арба с пулеметом.

Вокруг собора — а он хорошо сохранился — было много поваленных и осевших памятников, выглядывали из травы почти вросшие в землю могильные плиты. Но памятника с именем Якова Оксюза или общей братской могилы киевских курсантов обнаружить не удалось. Камни тоже бывают недолговечны.

Старожилы помнили, что в августе 1919 года в селе произошел бой, а когда он закончился, возле собора хоронили мальчишек-курсантов. Одна старушка рассказала, что на курсантскую могилу долго ездила молодая женщина и привозила с собою розы, хотя цветов летом и здесь хватало. Она же поручила кому-то ухаживать за скромным памятником и кустами шиповника, которые посадила вокруг него. Осенью темно-бордовые ягоды усевали землю.

В 1941 году через Кожуховку снова прошла война. В селе появилась еще одна братская могила, но женщина с розами больше не приезжала — и старая могила затерялась.

В Кожуховке все, даже маленькие дети, знают, что такая могила была, что в ней был похоронен друг писателя Гайдара и что в августе 1919 года сам Гайдар участвовал в бою за их село.

Аркадий Петрович всегда помнил о погибшем друге. Чертами Оксюза он наделил Яшку Цыганенка в повести «Школа», жизнь которого тоже оборвалась рано и нелепо.

А в декабре 1940 года Гайдар записал в дневнике: «Оксюз Яшка — убит при мне, я его заменил. 27 авг. 1919 г. Станция Боярка»*.

Тогда, 27 августа 1919 года, на закате солнца бывшие курсанты предали земле погибших. Троекратный залп сухо разорвал горячий воздух. Старушка в зеленом платке, которая не боялась смерти, а потому не боялась и мести белых, принесла из своего палисадника астры и положила на свежий холм. Бойцы собрались недалеко от собора, на краю картофельного поля, откуда Голиков швырнул свою гранату.

— Хлопцы, — сказал Федорчук (он был старше всех — ему исполнилось двадцать лет), — бандюки Симона Петлюры или кто еще в любой час могут вернуться. Треба выбрать командира взамен дорогого нашего товарища — Яшки.

— Как это выбрать? — удивился Стасин.

— А так, — ответил Федорчук, — мы здесь все командиры, а начальство далеко. Любой может занять место Оксюза.

— Не любой, — возразил Демченко. — Я предлагаю Аркаш- ку! Если б не он...

— Даю себе отвод! — вскочил Аркадий. — Я ночью не проверил посты. И когда ранило Яшку, я кинул взвод, никому ничего не сказал и один пошел охотиться за пулеметчиком...

— Но пулеметчика ты гранатой сшиб! — возразил Стасин. — Глупостей за сутки наделано — страшно сказать... Но когда упал Оксюз, ты один крикнул: «За мной!» А для этого сразу нужно было повесить себе на шею девяносто человек, когда уже все проиграно...

— Хлопцы, — опять взял слово Федорчук, — кто за Аркашку? (Поднялись руки.) Товарищ Голиков, полурота при двоих воздержавшихся назначает вас своим командиром.

27 августа 1919 года Аркадию Голикову было пятнадцать лет и семь месяцев.

Вскоре он стал уже ротным.

Из повести «В ДНИ ПОРАЖЕНИИ И ПОБЕД»

«Уже пятый день, как отбивается железная бригада (курсантов. — Б. К.), — отбивается и тает. Уже сменили с боем четыре позиции и только что отошли на пятую...

— Последняя, товарищи! Последняя! Дальше некуда!

Жгло напоследок августовское солнце, когда измученные и обливающиеся потом курсанты вливались в старые, поросшие травой, изгибающиеся окопы, вырытые под самым Киевом во времена германской оккупации (в 1918 году. — Б. К.)... Жужжал по земле, над поблекшей травою мохнатый шмель. Жужжал в глубине ослепительно яркого неба аэроплан. Смерть чувствовалась близко-близко. И именно сейчас, когда все так безмолвно и тихо».

За спиной курсантов, неподалеку от их окопов, расположилась артиллерийская батарея, которую прикрывала рота Голикова. Возле пушек замер грузовик с лебедкой. К ней был привязан аэростат. Когда батарея начинала стрельбу, в корзину забирался наблюдатель. Воздушный шар подымали в воздух. Наблюдатель сообщал по телефону, что он видит и точно ли ложатся снаряды. После артподготовки шар лебедкой спускали вниз.

Но пока стояло короткое затишье, Голиков с бойцами обживали полузасыпанные траншеи. Прежде всего комроты распорядился их углубить. Сам он копал саперной лопаткой наравне со всеми. Насыпал перед собой бруствер, промял в нем ложбинку для стрельбы и наблюдения. Еще он выкопал в стенке траншеи нишу, выстелил ее листьями и травою — для патронов и гранат.

Ткнулась в бруствер будто бы шальная пуля. Наблюдатели с колокольни донесли, что в расположении противника возникло непонятное оживление. Голиков побежал к командиру батареи.

— Сергей Николаевич, подымите хоть на минуту воздушный шар.

— Аркаша, я и сам хочу поднять, да не пойму, что с ним делается: то ли попал мелкий осколок, то ли где отклеилось — вытекает помаленьку газ... Нет ли у тебя кого поменьше ростом?

Голиков увидел, что всегда тугая оболочка серого шара сморщилась, водорода в ней осталось совсем мало. Он припустил обратно в окоп, нашел и привел Левку, низкорослого и всегда худого, хотя ел Левка за троих.

— Левка, давай залезай в корзину, — попросил он. — Да винтовку-то брось. Может, шар тебя поднимет. Продержись хоть бы пять минут — посмотри, что там за холмами.

Левка забрался в корзину. Ее тут же подняли, но едва успел Левка сообщить по телефону, что белые строятся и к ним едет подкрепление, как вдруг разорвался поблизости снаряд. Бойцы у лебедки стали быстро наматывать веревку и спускать шар, но тут снова совсем рядом лопнул снаряд. Он убил двух коней, которых впрягали в пушки, отодвинул грузовик с лебедкой, а острый осколок перерезал веревку. Шар с неожиданным проворством рванулся кверху, и его понесло по воздуху.

Голиков увидел, что Левка схватился за край плетеной корзины — хотел прыгнуть, но высота была уже порядочная, и Левка прыгать не стал. Шар уносило в сторону белых, и Голиков пожалел Левку.